– Да, это серьезное возражение. Но мы ведь знаем, что в тайге почти каждый год открываются поселки, о которых никто не знал. Да и жители этих поселков десятилетиями не общались с внешним миром. Ведь так? Почему же не предположить, что ваш, как его, Афанасий сын Петров, не вышел из такого вот села, вооруженный музейным ружьем и снабженный бегунским паспортом. Вообще, если бы удалось побывать в таком месте, какая это была бы находка для историка! Сколько интересного и в быту и в общем укладе жизни! А песни, вы представляете, Федор Никанорович, какие там поются песни?

– Нет, но я представляю другое. Может быть, в таком заброшейном селе властвует чья‑нибудь жестокая воля, ничего общего не имеющая с сегодняшним днем. И тогда, попади вы или кто другой в такое село, вряд ли его выпустят оттуда? Думаю, что не выпустили бы…

– Да, – тихо сказала Ирина Ильинична.

– Если не убьют, так на цепь посадят, – обронил Федор Нмканорович.

– Теперь я поняла. – Ирина Ильинична поднялась со стула и сжала руки. – Поняла… Ганюшкин, он был там, был у них. Он мне говорил про какую‑то болванку, которую он таскал за собой, показывая рубец на ноге. Это была цепь. Он был там.

– Да, был, – подтвердил Федор Никанэровнч. – Был. Но где? Где эта святая обитель?

– А ваш Афанасий сын Петров, как он значится в этом паспорте, он же жив? Почему он не расскажет?

– Афанасий Петрович жив, это верно. Но ему пришлось пережить такое, что выпадает на долю немногим. И вот день за днем, месяц за месяцем его здоровье стало ухудшаться. Он продолжает работать, но через силу. Говорить с ним трудно… У меня возникла мысль, Ирина Ильинична, что, если мы покажем Афанасию Петровичу его ружье, этот его паспорт? Вы понимаете? Если пойти от вещи, от чего‑то очень осязаемого? Может быть, к нему вернется хотя бы желание вспомнить?

– Да, разумеется. Как только будет вам нужно, я сейчас же передам вам все. Но, Федор Никанорович, если не секрет, эти переживания Афанасия Петровича, о которых вы говорите, в чем заключались?

– Ганюшкин, – коротко сказал Федор Никанороэич и всгап из‑за стола, собираясь уходить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

На след Ганюшкина напали совершенно неожиданно. Как‑то в выходной день Чернышев решил показать Юрию Васильевичу изобилующее рыбой место. День был весенний, но прохладный, и по дороге встречались пятна еще не стаявшего снега. На обратном пути, проезжая через Княжью Заводь, они вдруг увидели невдалеке от разрушенной церковки машину, нагруженную самолетными крыльями, грубо обрубленными топором. На сложенных горкой черных от весенней влаги бревнах сидели солдаты и лениво покуривали самокрутки.

Федор Никанорович велел остановиться.

– Спроси, не нужно ли чего, – попросил он шофера.

– Мотор барахлит? – спросил шофер, приоткрыв дверь.

– Нет, – коротко ответил солдат.

– Наш дядя Зайцев молодайку подцепил, – пояснил другой.

И тут из домика рядом с церковью вышел Зайцев в сопровождении какого‑то существа, завернутого в белую шаль.

– Два крыла сгружай! – скомандовал Зайцев и слегка пошатнулся. – По сотенной на брата бабка дает. Давай, давай, ребята!

– И куда ей столько? – спросил молоденький солдат с румянцем во всю щеку. – Что она, самолет строить будет?

– А тебе какое дело? – накинулся на солдата Зайцев.