— Вы понимаете, что значит четырнадцать пушек новейшего французского образца, потерянных ещё до начала боя?! — орал он перед понурыми командирами конницы. — Да мне теперь проще вас спешить и на их редуты бросить. Что я могу сделать с оставшимися семью пушками?! Кто мне говорил, что теперь русские носа из своей крепости не покажут?!

Все военачальники молчали, прекрасно понимая причину гнева господина. Неуловимые зелёные шайтаны разом лишили их большей части огневой силы, убили сотню топчу и советника француза, а ещё одного, похоже, что и вовсе утащили с собой. Высланная им вслед погоня из беслы ничего не дала. Всадникам пришлось спешиться, в противном случае в таком густом и буреломном лесу на конях им было попросту не пройти. Затем они вообще были вынуждены прекратить погоню. Один из воинов погиб, а двое были покалечены в расставленных на набитой тропе ловушках и в оборудованных западнях. Потом следы в лесу и вовсе пропали, а в начинавшихся сумерках найти их было невозможно. Командир алая беслы потел и молчал вместе со всеми, не смея поднять глаза на сераскира. Ему, опытному воину и любимчику султана, было сейчас очень стыдно.

— Мы потеряли массу времени! — метал молнии Хюсейн. — И на штурм теперь придётся идти после ещё одной новой ночёвки. А все наши воины у костров будут этой ночью обсуждать вот эту сегодняшнюю неудачу. Хорошо же мы их вдохновили и подняли им дух перед предстоящим сражением. Сто зелёных русских солдат, сто этих егэре, как они их называют, разбили нашу орудийную колонну и утёрли нос отважным беслы! Пошли вон с моих глаз, и если завтра ваши воины проявят трусость или же будут нерасторопны, я поступлю так, как поступали в монгольских отрядах великого Чингисхана, — казню в них каждого десятого! А по вам доложу лично султану, и пусть вас и ваших близких покарает его праведный гнев!

— Я сам с благословенной Корсики, а мой отец Патрик Каста воевал в армии генерала Паскаля Паоля за независимость нашего острова. И сейчас я не нахожусь на службе у Бурбонов! И вас я не боюсь, так что не нужно меня пугать и называть «шевалье»! — с каким-то дерзким вызовом проговорил пленный, растирая развязанные запястья рук.

— Прекрасно, — улыбнулся Алексей. — Я рад, что вы не будете ссылаться на присягу, данную французскому королевскому дому. Не хотел бы вас пугать, но тем не менее вы не попадаете под определение военнопленного со всеми вытекающими отсюда последствиями, про которые мне, право слово, даже не очень хочется говорить. Я предлагаю вам сотрудничество, Лоренцо, и обращаюсь к вашему разуму. Неужели вы готовы сложить голову, нужную Корсике, за каких-то там тюрков, союзников Франции?

— Сотрудничество? Вот как? — Корсиканец с интересом посмотрел на Алексея. — Я умею только быть хорошим солдатом и артиллеристом, неужели у вас это так востребовано? Я понимаю этих восточных варваров. Но ваша-то орудийная школа — она славится ещё со времён графа Шувалова!

— Ну вот! — усмехнулся Егоров. — К туркам, как я вижу, вы тоже почтения не испытываете. А хорошие солдаты, и тем более офицеры-артиллеристы, нам могут очень даже пригодиться. Ведь война ещё далека от своего завершения. Моё подразделение состоит при главном квартирмейстерстве армии. Обещаю вам, что я похлопочу за вас где нужно. Но для начала вы должны показать, что готовы искренне с нами сотрудничать. Подумайте об этом, Лоренцо!

Пленный пристально взглянул в глаза сидящего перед ним молодого русского офицера. На его необычный маскировочный халат, оружие и на шрамы на лице. Это было лицо воина. От него исходила сила и уверенность. Лоренцо Каста верил этому человеку. Уж лучше и правда быть с этими загадочными русскими, чем с турками, которых он в душе, признаться, презирал.

— Спрашивайте, офицер.