А потом пришел Даар. Принес сладкий, тягостный сон, а вместе с ним — долгожданное облегчение. Во сне Эрр был рядом… во сне было хорошо… но Армана то и дело заставляли просыпаться, чтобы выслушивать глупые, никому не нужные слова. А теперь вот и вовсе забыли, бросили одного. Он так не любил, так боялся в последнее время одиночества.

Почему ему не дали вновь уснуть? Почему ушли? Пусть бы бубнили и дальше свои глупости, но не оставляли с этими воспоминаниями, в этой темноте… Заснуть… скорее бы заснуть… и больше не просыпаться.

Ночь была волшебной, морозный воздух искрился счастьем, наполняя грудь свежим, бодрящим воздухом. И не хотелось домой, совсем не хотелось.

— Мама, мама! — закричал Лиин. — Смотри, как на улице красиво!!! Ма-а-ама!

А на улице действительно было красиво. Снежные хлопья, подобно маленьким нежным бабочкам, плясали в воздухе, покрывали все пушистым, ласковым одеялом. И местами покосившийся высокий забор, и будку Клыка, и дающие под осень сладкие, сочные плоды, яблони, и покатую крышу колодца — каждый уголок двора, до которого могли добраться.

Даже темнота, обычно наводившая ужас, теперь не страшила. Она была полна белоснежного сияния. Она приглушала пугающие звуки. Она прятала Лиина за завесой непрекращающегося снегопада. И было так хорошо, так спокойно, как не было давно. Казалось, маленькое чудо стоит на пороге и стучится в двери. Еще чуть-чуть подождать, и…

— Мама! — вновь крикнул Лиин, влетая в натопленную хату.

Опасность и повисшую в воздухе угрозу он заметил сразу. А еще — необычный запах: так пахло у Мики, когда его отец пил. Мика тогда был бледным, тихо просил Лиина зайти позднее, а на следующий день частенько брел к колодцу понурый, с отметинами синяков на плечах и шее. Потом в его хату приходил старейшина, о чем-то долго беседовал с его отцом, и на время вновь становилось хорошо… Мика частенько говорил, что хорошо на время — тоже хорошо, и надо радоваться тому, что у тебя есть. Лиин радовался. Честно радовался. Обожал мягкую маму, известную на три деревни красавицу, отца-ботника, добывавшего из леса мед для всей округи, и благодарил богов, что ему повезло больше, чем другим. Не хотел спугнуть своего счастья… а все равно спугнул.

Боль пришла неожиданно, вместе с отбросившим к стенке ударом. Бок прошило огнем, край скамейки оказался странно острым.

Застонать, заплакать Лиин не осмеливался. Даже дышать не осмеливался. Чуть поскуливая от боли, он забился под стол, решив спрятаться под длинной, до самого пола, скатертью. Перед глазами плыла ярко-красная вышивка по краю. В голове, как ветер о стены дома, бился лишь один вопрос — почему? Чем он так разозлил отца, что… И почему мама Лиина не защитит?

Впервые было так страшно, что весь мир, казалось, утонул в темноте. И сердце, предательское сердце, стучало слишком громко. Может, если не шевелиться, о нем забудут? Больше не будут бить?

— Давно хотел это сделать, — странно растягивая слова сказал отец, направляясь к двери. — А теперь, наконец-то, могу. Всегда чуял — что-то не так!

Лиин шевельнулся под столом, хотел броситься вслед отцу, но вновь замер, услышав:

— Не приближайся ко мне, отродье, иначе убью.

Отродье? Лиин задрожал, не осмеливаясь поверить. Он и отродье? Почему?

— Это все не так! — вскричала мама, обнимая колени мужа. — Выслушай, не так!

— А как? А я-то думал, к чему старейшина доченьку рожать в город отправил. Наша повитуха на всю округу известна, а тебя — в город. Мол, там лучше будет. Мол, сынишка более крепкий родится. А потом прости, мы не думали, что ты захочешь быть на ритуале… так ты говорила? Так объясняла, когда Лиина привезла уже с татуировками на запястьях? Зная, что никто их тут прочитать не сможет! Говори!

Лиин закрыл глаза, не осмеливаясь поверить, что это правда.