― Завтра мы собираемся прогуляться, ― говорю я.

Егор с трепещущим ожиданием смотрит на меня.

― Ты… можешь пойти с нами, ― добавляю я.

И его глаза загораются, как новогодние огни, даже ярче.

― Правда? ― ошеломлен он.

Я киваю.

Его  губы  моментально  расплываются  в  широкой  улыбке,  и  я  ловлю  себя  на  мысли,  что

никогда за всю историю наших встреч с Егором не видела его настолько счастливым.

― Спасибо! ― благодарит он. ― Спасибо.

Я неуверенно улыбаюсь в ответ и думаю, может, все еще способно стать хорошо?

Что ж, я очень на это надеюсь.*** На  следующий  день  я  и  Егор  встречаемся  у  клиники  Доктора  Груздева  на  2-ой

Никитинской, и вместе идем к дому Ангела.

― Ты не говорила ему, что я тоже пойду? ― спрашивает меня  Егор, когда мы обходим

многоэтажку и направляемся к подъезду.

― Нет, ― отвечаю я.

Он нервно вздыхает.

― Ангел будет рад, ― уверяю я.

― Даже не знаю, как смотреть ему в глаза после всего… ― бормочет Егор.

Я  угрюмо  смотрю  на  него,  но  когда  встречаюсь  с  глазами,  полными  переживаний  и

надежд, то остываю.

― Все будет хорошо, ― говорю я.

Егор робко улыбается мне, и мы останавливаемся у подъезда.

― Как он спускается? ― спрашивает Егор. ― Сам?

― Ему помогает папа, ― бормочу я, доставая телефон из кармана, чтобы узнать время. ―

Через минуту должен выйти, ― Ангел очень пунктуальный. Я улыбаюсь своей мысли, и точно

через  шестьдесят  секунд  открывается  железная  дверь,  и  я  вижу  знакомое  лицо,  отчего  моя

улыбка становится чуть ли не до ушей.

Боковым  зрением  я  вижу,  как  напряженно  замирает  Егор.  Он  даже  бледнеет  немного…

нет, он сильно бледнеет, становится белее снега.

Виктор Валерьевич выкатывает инвалидное кресло, в котором сидит Ангел, вперед, и за

ними громко захлопывается тяжелая дверь, после этого Егор вздрагивает и издает резкий вдох.

Должно быть, весь мир его сейчас висит на волоске, и все зависит оттого, как воспримет Ангел

то, что он здесь. Но я знаю, что Егор будет спасен, потому что по-другому быть не может.

Я боюсь и одновременно очень жду реакции Ангела, который еще не видит, что пришла

не только я, так как его голова опущена. Он что-то смотрит в своем телефоне. Когда его голова

начинает медленно подниматься, я тоже напрягаюсь.

Сначала  Ангел  смотрит  на  меня  и  собирается  улыбнуться,  но  так  и  не  делает  этого,

потому что его глаза перемещаются вбок. Клянусь, я даже физически ощущаю, как все внутри

Егора ломается от чувства вины.

― Ну, все, готово, сын, ― бормочет Виктор Валерьевич, разглядывая инвалидное кресло

Ангела.  Мужчина,  кажется,  не  замечает,  как  вдруг  стало  тихо.  И  когда  он  все  же  решает

поднять глаза, то лишь на секунду теряется, когда видит Егора. ― Егор! ― восклицает он, и я

не могу понять, чего больше в его голосе: радости или удивления.

Я  внимательно  смотрю  на  Ангела,  который  выглядит  так,  словно  он  заново  переживает

все самые ужасные моменты своей жизни. Подавленность, грусть, обида… вот что отражается

112

на его лице. Я вижу, как в глазах Ангела плескаются бескрайние океаны боли.