Николай Леонов, Алексей Макеев. Эхо дефолтаГуров – 37
Пролог
Тяжелые атласные шторы глубокого розового цвета были освобождены от ламбрекенов, опущены и плотно сдвинуты. Они не пропускали ни лучика со стороны улицы, и казалось, что глубокая ночь или, как минимум, поздний вечер уже наступил, хотя было не совсем так. Это все была иллюзия, и делалась она специально для Анатолия, потому что этот человек не любил яркого света. Он, можно сказать, вообще не любил никакой яркости и предпочитал полумрак как в общественной жизни, так и в личной. А в очень личной жизни – тем более. Нонна, которая как раз и являлась этой очень личной жизнью Анатолия Анатольевича Ветринова, как всегда, постаралась к его приезду сделать все так, чтобы он чувствовал себя уютно. Да и зачем его раздражать? Как говорили знающие люди еще задолго до нас: не плюй в колодец, пригодится воды напиться… Ну, в общем, и все остальное в том же духе. Ветринов для Нонны как раз и был тем самым колодцем из пословицы. Вместо включенной люстры – и это Нонна старательно предусмотрела – в большой комнате, она же спальня, она же гостиная для встреч, смотря по необходимости, были зажжены свечи. Три толстые фигурные розовые ароматизированные свечи в тонком белом хромированном подсвечнике стояли на столе рядом с бутылкой розового «Божоле» и двумя высокими стеклянными фужерами. Тоже розовыми. Еще два подсвечника – высокие и блестящие, как вешалки в крутом бутике на Таганке, – стояли в двух углах комнаты: около окна и слева от двери. Нонна валялась на расстеленной постели, на розовой, разумеется, шелковой простыне, и листала мятый журнал «7 Дней». Журнал был за прошлый месяц, но какая разница? Прежде чем перевернуть страницу, Нонна привычно засовывала пальчик в рот. Страницы были гладкими, скользили. Поэтому и приходилось увлажнять палец. Нонна читала какую-то глупую статейку, смысла которой не могла уловить, и думала о том, как она встретит Анатолия. Толика. Толю. Ляльку. Когда его называли Толей или Толиком, Анатолий Анатольевич еще терпел, но последнее имя он не любил и соглашался на него только в редчайших случаях, когда… Нонна засмеялась своим мыслям и решила: сегодня она постарается и сделает так, чтобы Толя снова смолчал, когда она назовет его Лялькой. Она все сделает! Это уж точно! Мысль была многообещающей и заманчивой, из нее потом (если все получится) можно будет что-нибудь да откачать в свою пользу… В свою ли? Внезапно вспомнилась Ольга-швабра, и настроение начало обвально портиться. Нонна отбросила журнал на пол и перевернулась на спину. Она лежала, рассматривала белый потолок и размышляла, как же поумнее, похитрее и побыстрее ей выполнить просьбу Ольги. Ольга, Нонкина сестра, попросила денег. Много денег. И попросила она их вчера. Для какого-нибудь чернявого и усатого шейха из микроскопического арабского оазиса, окруженного со всех сторон нефтяными вышками, эти десять тысяч долларов – наверняка совсем смешная сумма, даже почти незаметная. Этот шейх больше тратит на подсахаренные колючки для своих любимых верблюдов и ишаков. Ну и на сено для своих чистопородных, тоже арабских, лошадей. А для Нонки десять штук баксов – это действительно деньги. Пока еще Толя не стал выплачивать ей давно обещанного ежемесячного пенсиона, чтобы она могла себя ощущать солидной светской дамой, а не маленькой домашней проституткой, Нонна была весьма ограничена в средствах. Но если подумать, то большие деньги ей пока и не очень-то и нужны. Пока все идет хорошо, и ощущение нескончаемого медового месяца не проходит. Самое главное, что это ощущение не проходит у обоих. И у нее, и у Толи. По крайней мере, ей так кажется. |
