|
Макс! Как вам не совестно так говорить? Откуда в вашем поколении столько жестокости? - Я всего на десять лет вас моложе, - ответил Штирлиц. - Одно поколение... Вам пятьдесят семь, мне сорок семь - какая разница? - Огромная... Когда-нибудь поймете... Не сердитесь на молодого оболтуса... Нацисты попортили ему много крови... И дайте, пожалуйста, трубку Манолетте... Штирлиц обернулся к бармену: - Тебя... Он попросит, чтобы ты пригласил к телефону его родственника, паршивого барича... Манолетте - хоть и держал в баре телефон уже четыре года - приложил трубку к плечу, как и все деревенские жители, неумело, с некоторой опаской: - Ты еще не умер, мальчик? - прокричал он. - Вообще-то я не против! Твои близкие должны будут угостить нас вашим немецким вином, оно мне нравится, Отто! Манолетте захохотал, пообещал сходить за Гансом и посоветовал Отто кончать игру в дурака, скоро начнется самый бизнес, а он намылился в Байрес, какой толк от эскулапов, одни расходы... ...Ганс, видимо, несколько отогрелся, потому что нос его не был уже таким синим; не глядя на Штирлица, он подошел к телефону и набрал номер: - Ты просил меня позвонить, дядя Отто? Видимо, то, что он услышал, заставило его крепко прижать трубку к уху и повернуться к Штирлицу и Манолетте спиной; несколько раз он хотел возразить, но, видимо, Отто Вальтер грубо его обрывал; наконец, положив трубку на стойку, Ганс, не глядя на Штирлица, сказал: - Он просит вас к аппарату. Голос у Отто снова был умирающий, в чем только душа держится: - Макс, сейчас он принесет вам извинение... Выпейте с ним за мой счет и позвольте мне, наконец, заняться здоровьем, оно того заслуживает... - Хорошо, х е ф е... Пусть извиняется при Манолетте, мы выпьем за ваш счет и попробуем вместе поработать... Но вы же меня успели немножко узнать: если ваш родственник позволит себе такой тон и впредь, то, не обижайтесь, я уйду, оттого что помню древних: если говорят, что благороднее родиться греком, чем итальянцем, так пусть добавят: почетнее быть рабом, чем господином... Манолетте прищелкнул пальцами: - Красиво сказано, Максимо! Как все испанцы, он превыше всего ценил изящество слова; дело есть дело, суетная материя, тогда как фраза, произнесенная прилюдно, таящая в себе знание и многомыслие, останется в памяти навечно. Ганси шмыгнул острым носом (Штирлицу казалось, что на кончике должна постоянно дрожать прозрачная капля; воробей, а фанаберится), откашлялся и сказал на ужасающем испанском: - Простите меня, сеньор Брунн, я был груб, но это из-за холода. |
