|
Война в один день превратила жителей в нищих. На тряских фургонах, по разбитым дорогам раненых увозили в лазареты. Там без усыпления, без наркоза будут им отпиливать поврежденные руки и ноги, будут извлекать из воспалившихся ран пули и куски чугуна. Чтоб оглушить сознание, им дадут по стакану водки. Многие в муках умрут. Вскоре Салтыков сделал смотр русской армии. У солдат та же бравая, железная сила, бодрость во взоре. Салтыков доносил в Петербург: "Ревность, храбрость и мужество всего генералитета и неустрашимого воинства, особливо послушание оного, довольно описать не могу, одним словом - п о х в а л ь н ы й и б е с п р и м е р н ы й п о с т у п о к с о л д а т с т в ап р и в е лву д и в л е н и е в с е х ч у ж е с т р а н н ы х в о л о н т е р о в". Русское командование получило щедрые награды: Салтыков произведен в фельдмаршалы, а Мария-Терезия прислала ему драгоценный перстень, осыпанную бриллиантами табакерку и пять тысяч червонцев. Остальные военачальники получили от Петербурга чины, ордена, земли с крестьянами. Только солдаты остались без награждения. - Могила без креста - вот награда нам, - роптали солдаты у костров. - Правильно говорится: ежели одному милость, всем обида. - Кому пироги да пышки, а нам желваки да шишки... Терпи, ребята! - А ежели не сложишь здесь голову да прибудешь домой в побывку, там того гаже. Нищета. Ни поесть, ни попить. Одно знай - барину угождать, а то недолго и на конюшню. Вот там, за нашу службу царскую, награждение и примешь. Не верно, что ли? - А все-таки воевать, ребята, нам беспременно нужно, - кряхтя, сказал Павел Носов. Он крутил над пламенем костра грязную рубаху, рубаха надувалась колоколом. - До скончания живота подобает нашему брату неприятеля бить. Вот я, скажем, стар... - А кто супротив этого спор ведет? - прервал его усатый артиллерист Варсонофий Перешиби-Нос, он был грамотен, говорил складно. - В этом слава оружия нашего и всего нашего кореню, всего потомства-племени. За отечество, поди, кровь-то проливаем! Об этом всяк ведает и на том стоит. - Вестимо так! - воскликнул Павел Носов, но тут подол его рубахи вспыхнул, он быстро смял огонь корявыми ладонями. - Я и не иду супротив тебя, мил человек. Я вот к чему хотел... Порядки здесь супротив наших лучше. И мужики чище наших, взять одежду, взять еду. Мужик здесь жрет не по-нашенски - хлеб с лебедой да с мякиной, как мы. У него эвот - свиньи, гуси, индюки. Опять же огороды ихние: там тебе всякая овощь, и назвать-то ее мы не смыслим, как вымолвить. - Здесь крестьяне грамотные которые, - сказал Перешиби-Нос. - Да и порядочное число их, грамотеев-то. Они и книжки и даже газетки чтут. - Погодь, погодь, мил человек, - проговорил Павел Носов, натягивая на сухореброе тело рубаху. - Стало быть, не приспело еще времечко... - Времечко, времечко, - передразнил его Варсонофий Перешиби-Нос и вытащил из костра упекшуюся картошку. - Под нашими барами жить, до скончания века в темных дураках сидеть! - Ау, мил человек, терпеть надо, - вздохнул Павел Носов и стал раскуривать носогрейку. - Видно, так самим богом утверждено: барам жиреть, а нам хиреть. За добрым барином и мужику жить не столь тяжко, а за лихим и мужику лихо. А где лихо мужику, там иным часом и мутня выходит, самовольство, мужик за вилы берется, барину грозит... - Ха! - по-сердитому хакнул Варсонофий и, подергав длинные усы, язвительно уставился на Павла Носова. - А ты, поди, бунты-то мужичьи смирял? Мутню-то? - Ну, ин усмирял, - помедля, сконфуженно ответил Носов. |
