|
Его превосходительство Панин приказал плетьми нас драть... - И я бы выдрал, и я бы, - подморгнул Салтыков. - Сами виноваты, ребята, с бычишками-то со своими. Так заблудящие, говорите? - И Салтыков снова подморгнул. - А вы бы уж как-нибудь того... это самое... Куда-нибудь подальше, подальше, в чащу бы, либо в овраг. Да потемней когда, чтоб ни Панин, ни Фермор не видали. А то лапти плетете, а концов хоронить не умеете. Солдаты засмеялись. Горел костер, становилось свежо, луна светила. Возле палатки главнокомандующего стояла под ружьем шеренга часовых. Знамя высилось. Салтыкову подали мундир и шляпу. Солдаты, пожелав утомленному генералу спокойной ночи, стали было расходиться. - Погодите-ка, ребята... Я вот о чем хочу... - Он заложил руки за спину и взад-вперед медленно прошелся. - Да! Мужество! - выкрикнул он и вскинул вверх руку. - Дивлюсь я на вас, сынов моей родины, и сердце мое преисполняется гордостью. Король Фридрих французов бьет, австрияков бьет, англичанку бьет. А от нас сам бит бывает. Все бегут от него, а от нас он сам бежит. А ведь солдаты-то у него ничего себе, его солдат, хоть и наемные они, охаять не можно... Ну-тка, братцы, скажите мне без утайки, почему это я не знаю случая, чтобы русский солдат всей массой, всем скопом утекал от врага? В толк не могу взять. Молодой адъютант поморщился, он считал подобный разговор военачальника для дисциплины вредным. А солдаты сказали: - По тому самому, ваше высокопревосходительство, мы не убегаем от неприятеля, что бежать расчету нет... - Это как - расчету нет?.. Чего-то не пойму я... - переспросил Салтыков и переглянулся с адъютантом. - А очень просто - расчету нет... Себе дороже! - хором закричали солдаты, а чернявый, что с серьгой в ухе, сказал: - Ежели мы на линии стоим да стреляем, алибо, допустим, штыком орудуем, мы друг друга чуем, вместях все, тут уж про все на свете забываешь, одно на уме: как бы поболе немцев повалить да самому вживе остаться. И ежели ты, скажем, сплоховал, товарищ выручит. А когда в бег от противника ударишься, один, как заяц в степу, останешься: тот сюда бежит, этот туда, а глаз-то в спине нетути, ни хрена не видать, чего сзади деется. Вот тут-та либо конем тебя стопчут, либо башку отсекут. Ой, бежать несподручно... Салтыков, руки назад, с интересом вглядывался в загорелые утомленные лица солдат, внимательно вслушивался в их простые откровенные речи. - И все ж таки не могу в мысль взять... Ведь вот вы в бою стоите как каменные. Либо умираете, либо побеждаете. А не бежите... и не сдаетесь... - А кто ж его ведает, - сказал солдат с серьгой в ухе, переступил с ноги на ногу и одернул окровавленную возле плеча рубаху. - Мы, конешно, народ темный. А доводись, так твою растак, до драки, мы уж друг за дружку стоим. Конешно, дураки... - Что? Что? Дураки?! - Салтыков прижал ладони к животу, запрокинул голову и тихонько похохотал. - Не дураки вы, а герои. Храбрецы! Солдаты приободрились, закричали наперебой: - А храбрость в нас - от природы, ваше высокое сиятельство. Должно полагать, матери наши этакими нас родят... - То-то же - от природы! - громко сказал Салтыков, и уставшие глаза его оживились. - Такова, стало, природа русская, да не только русская, а и прочих народов, населяющих Россию и на войне подвизающихся, - это храбрость, упорство, сознание долга пред отечеством... - Во-во-во! - опять закричали солдаты. - В этом суть. Мы хоша и в чужой земле, а все же нам сдается - отечество свое защищаем, за Русь стоим. |
