Осмотрели территорию. В редком березнячке между стволами натянуты струны желтого и голубого телефонного провода. Вялится окунь. Очень крупный. Тянет несильным ветерком из чащи. Чувство голода. Палин глотает слюну. Остро и аппетитно пахнет рыбой.

Анализ показал: рыба сплошь радиоактивна… Является основным источником инкорпорирования цезия‑137 в организмы людей прилегающих деревень… И многих других, если идет через заготпункты в городскую торговую сеть… По прикидкам, внутреннее облучение длится не менее десяти лет…

Руководитель – хромой на правую ногу Крахотин Степан. Лицо у него плоское, натужно красное, большой жабий рот, грубо рубленный широкий тупой нос. Голубые глаза вечно налиты кровью. Кажется, его неминуемо вот‑вот хватит удар. Но удар почему‑то не происходит. Тонкие губы плотно сжаты, но чудится, что он все время держит за губами слова, фразы и отчего‑то их не выкладывает. Все время ощущение, что он хочет что‑то сказать. Наконец он говорит:

– Вот, мальчики… Что натворили‑то, а?.. – Оглядывается, будто боясь, что кто‑нибудь услышит. Голос всегда ласковый. Продолжает: – Надо пройти по деревням… Посмотреть. Взять мазки… Обмер фона… Образцы предметов быта из домов…

У всех чувство вины. Вот, оказывается, что! Незнание в обращении с радиоактивными веществами само по себе преступно… Живут себе люди. Вдали от торных дорог. Крестьянствуют. Из века в век. Леса, озера, реки, свежий воздух без дыма и газов. Здоровье… Было. Теперь они тоже втянуты в круговорот цивилизации. Ядерной. Будь она проклята!.. Здоровье близлежащей популяции под смертельной угрозой. Необходимо всестороннее обследование. И переселение. Переселение. Это ясно уже сейчас.

Соуши. Съезд в деревню с горы. Чернозем. Грязь. Грязь глубокая, жирная. Кажется, вечная. Машины оставили на довольно сухом пригорке. Пошли пешком. Потянуло ветерком со стороны деревни. Запах навоза, стойла, гнилой соломы, которой в основном крыты крыши деревянных, почерневших, низко вросших в землю домов‑пятистенков… Заборы старые, покосившиеся. Одни из горбыля, другие из отесанных прутьев. Около многих заборов кучи навоза. Одни свежие, другие застарелые, подсохшие и посветлевшие сверху. У навозных куч куры. Петухи энергично разбрасывают по сторонам ошметки, призывно кудахчат. Никого из людей не видать. Кажется, деревня вымерла.

– А что, мальчики, им повезло. Построят новые агропоселки. Заживут по‑человечески. Нет худа без добра…

Приусадебные участки бедные. Садов почти нет. Огороды. Зашли в дом, из трубы которого шел легкий дымок. По носу шибануло запахом какой‑то кислятины, выскобленного ножом, только что мытого пола, чем‑то съестным, пахнущим влажной кухонной тряпкой… Стены из черных бревен, кое‑где тронутых паутиной, по углам образа. Посреди избы огромная русская печь с местами вздутой и потрескавшейся известкой. Из‑за приоткрытой занавески на лежанке печи видны костлявые, в желтоватых чешуйках омертвевшей кожи, стариковские ноги. Рубленый стол, лавка – тоже только что вымыты и выскоблены ножом.

Встретила старуха со слежавшейся, какой‑то блекло‑розовой, пергаментной кожей на лице. Глаза слезящиеся, выцветшие, тревожные. Голова повязана белым платочком. У Палина засаднило в груди. Теплый ком то подкатывал к горлу, то снова отпускал. Вспомнил свою деревню…

«Похоже… Ой, как похоже…» – подумал.

Старуха стояла и молча смотрела на пришельцев, словно сомневаясь, привечать их или гнать.

– Мы экспедиция, бабушка… – сказал хромой Крахотин и улыбнулся жабьим ртом. – Что‑то людей не видать…

– В поле все… Кто на озерах… Да что же вы, родимые, проходьте… – вдруг засуетилась она и указала обеими руками на еще влажноватую лавку.