— Питер, очевидно, ничего про музей не знал.

— Не пришлось к слову. И к счастью. Он как будто всегда предпочитал делать вид, что я живу не на свой заработок.

Он заметил прошедшее время глагола.

— И он бы вам не поверил… если бы услышал?

— А вы верите?

— Иначе вас бы сейчас здесь не было. И вы бы мне не рассказывали.

— Да, пожалуй.

Он снова откинулся на локоть, прикидывая, как далеко можно зайти с личным любопытством под маской служебных обязанностей.

— Он, видимо, страшно запутался в себе, Питер.

— В сущности, как раз наоборот. Полная разделенность. Как нефть и вода. Два разных человека.

— И то же могло быть с его отцом?

— С той разницей, что у Питера все обнажено. Он не способен это прятать. — Она говорила, наклонив голову, слегка покачиваясь и все еще обнимая колени. — Вы знаете, некоторые люди… вся жизнь в соблюдении этикета: лакеи, прислуживающие за столом и все прочее. Противно, конечно, но это хотя бы естественно для них. — Она пожала плечами. — Мать Питера искренне верит в обязанности светской хозяйки дома. Выйти из-за стола, оставить джентльменов их портвейну и сигарам. — Она опять взглянула на него искоса. — Но его отец. Он же так очевидно не был дураком. Каких бы политических взглядов ни придерживался.

— Он видел все насквозь?

— Но что-то в нем благоразумно это прятало. То есть он не выставлял напоказ. Не извинялся, как некоторые. Если исключить то, что он тогда сказал мне. Просто что-то чуть-чуть не сочетается. Не могу объяснить. Все это так неопределенно. Даже не знаю, почему, собственно, вообще рассказываю вам.

— Вероятно, потому что знаете, как я разрываюсь между желанием арестовать вас за преступное содействие в сокрытии улик и предложить вам выпить чаю в Кенвуде.

Она улыбнулась, посмотрела на свои колени, помолчала три-четыре секунды.

— Вы всегда были полицейским?

Он объяснил ей, кто его отец.

— И вам нравится?

— Быть прокаженным в глазах большей части вашего поколения?

— Нет, серьезно.

Он пожал плечами.

— Только не это расследование. Уже никто не хочет, чтобы оно дало результаты. Не будите спящую собаку и все такое прочее. Говоря между нами.

— Как, наверное, мерзко.

Он улыбнулся.

— Во всяком случае, до нынешнего дня. — И быстро добавил: — Это не заигрывание. Просто вы, пожалуй, первая из тех, с кем я говорил, для кого в случившемся есть хоть какой-то смысл.

— И вы действительно не ближе…

— Дальше. Но вы, может быть, что-то нащупали. И еще кто-то сказал примерно то же, что и вы. Только не так хорошо.

Новая пауза с ее стороны.

— Мне жаль, что я сказала то, что сказала. О зверствах полиции.

— Забудьте. Случается и такое. У полицейских тоже есть маленькие дочки.

— Вы правда ощущаете себя прокаженным?

— Иногда.

— И ваши друзья все в полиции?

— Не в том дело. Сама работа. Быть властью. Иерархия? Подчиняться людям, которых не всегда уважаешь. Никогда полностью не принадлежать себе.

— Это вас мучит?

— Когда я встречаю людей, которые мне нравятся. Которые могут быть самими собой.

Она уставилась в даль.

— А это может подтолкнуть вас отказаться от нее?

— Что «это»?

— Не принадлежать себе полностью?

— Почему вы спрашиваете?

— Просто… — Она пожала плечами.