— Вот видишь, — вздохнул Вуди. — Ну я и пообещал отдать ей месяц моей жизни. — Он уставился на меня умоляющим взглядом, как будто в моих силах было все исправить.

Наверно, я ясновидящий, а может, гений, или наоборот — моя глупость равнялась их глупости, потому что я был готов к такому обороту дел. Накануне я отпечатал десяток чистых бланков с текстом контракта; оставалось только вписать имена.

Я выудил из рюкзака папку и вынул контракт... вместе с сертификатом, удостоверяющим получение мной одной недели жизни в качестве платы за транзакцию.

— Да, раз уж мы этим занялись, — сказал Вуди, — отстегиваю месяц Гуннару тоже.

Таня разрисовала свой сертификат сердечками и закатала его в пластик, после чего вывесила на доске объявлений на зависть всему миру. С этого момента любой парень, не подаривший своей девушке месяц жизни, гулял в одиночестве. Меня завалили работой. Мало мне было одной романтической коммерции, так еще постоянно обращались и другие ребята с транзакциями типа «время = наличка»:

— Брат сказал, что уступит мне большую комнату в обмен на месяц жизни...

— Я раскокал соседское окно, а заплатить за ремонт нечем...

Новый бизнес процветал, старый — с месяцами, отданными Гуннару, тоже; комиссионные так и сыпались на меня со всех сторон. За несколько дней я накопил тридцать собственных недель, которые и обменял на всякую всячину: от пакетика чипсов до поездки из школы домой на мотоцикле за спиной его владельца-выпускника. Я даже приобрел подержанный iPod, за который отвалил три недели.

Не стану отрицать: на неизбежной кончине Гуннара я сколотил приличный капиталец. Я мучился совестью за бесстыдную эксплуатацию его смерти без разрешения хозяина, но оказалось, что Гуннар не только не возражал, но даже обрадовался.

— Беда любит компанию, но власть она любит гораздо больше, — процитировал он Айн Рэнд. — Если моя беда обладает властью изменить твою жизнь, я счастлив.

Короче, думаю, дело в шляпе. Он был счастлив в своем несчастье, а это ведь гораздо лучше, чем быть несчастным несчастливо. Гуннар, пожалуй — самая оптимистичная из жертв депрессии, которых я когда-либо знал.

Но даже при этом я не мог рассказать ему о своих фантазиях. Некоторыми мечтами лучше не делиться. Тут такое дело: вы не вольны выбирать, о чем мечтать, и иногда фантазии эти не очень красивы. Бывает, такого себе навоображаешь — в страшном сне не приснится. Пример? Да вот хотя бы когда ты наяву представляешь себе какую-нибудь отвратительную ссору, которой не было, но которая, возможно, произойдет в будущем. Или когда воображаешь себе вообще что-то несусветное — например, подземный карстовый провал. Некоторое время назад в новостях рассказали про дырку в земле, образовавшуюся под домом где-то не то в Боливии, не то в Болгарии. Жил да был один тихий поселок, и вдруг в одно прекрасное утро скрипят и трещат стены, а потом земля разверзается и дом со всеми домочадцами проваливается на сто футов под землю, где его подхватывает и уносит подземная река, о которой никто не знал, кроме парочки умников из местного университета. Умники лет тридцать писали предупреждения, но разве их бумажки вообще кто-нибудь когда-нибудь читает?

Ну вот, сидишь ты и воображаешь, как этот самый провал проваливается прямо под твоим домом. Представь себе: просыпаешься однажды утром, идешь в душ и только-только вытерся, как земля поглощает все твое жилище; и тогда тебе, замотанному в полотенце и тонущему в подземной реке, приходится решать, за что цепляться: за полотенце вокруг бедер или за жизнь, то есть чтобы тебя не смыла напрочь подземная река?

В своих фантазиях ты всегда остаешься жив — как правило, один-одинешенек; и все кончается тем, что ты рассказываешь репортерам душераздирающую историю о том, как отчаянно ты пытался спасти своих близких, но те оказались не такими стойкими и сильными, как ты.