– Чего ты возишься? Выходи скорее!..

Тут Есенин заметил, что стихарь надел задом наперёд, но переодеваться было уже некогда, и он, приоткрыв дверь, выскользнул из алтаря с Часословом в руках – будь что будет, авось не заметят. Он взошёл на амвон , обернувшись к друзьям, проказливо подмигнул – о стихаре знаю, мол. Ребята восприняли это как очередную его проделку и оживились. Они сдержанно, беззвучно хихикали, подталкивая друг друга локтями.

Есенин начал читать звонким и чистым голосом, заканчивая каждую фразу характерным и выразительным подвывом, как учил его дед, – церковнославянскую речь он знал в совершенстве.

Учащиеся плохо слушали чтеца, забавлялись его оплошностью, переговаривались, и старший учитель уже строго шикнул на них. Он тоже заметил неполадки в одежде Есенина и лишь ждал с нетерпением конца чтения.

– «Господи, услышь молитву мою и не войди в суд с рабом твоим. Возьми мой дух от врагов моих и научи меня творить волю твою. И твой дух пусть наставит меня на всякую правду...»

Перевёрнута последняя страница святой книги, и хор заключил чтение слитными в пении, слаженными голосами: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, Боже!..»

Есенин прошёл в алтарь, положил Часослов на место. Стал снимать с себя стихарь и сам рассмеялся, как всегда, неожиданно и звонко. Дьякон дал ему подзатыльник, не больно, для порядка.

– Замолкни, презренный! Забыл, где находишься... – Большой, с чёрной тучей спутанных волос, с глазами навыкате, он относился к ученикам по доброму и покровительственно; от него слегка попахивало винцом...

Служба окончилась ещё засветло. Ребята покидали церковь с облегчением: стоять два часа без дела скучно и утомительно.

Воздух был чист и холоден, с реки тянуло свежестью, она вторгалась в грудь, пронизывая всё тело насквозь. Мокрые ветви берёз застыли, схваченные морозцем, и, свисая, хрустально позванивали.

– Ну, ты отличился, Сергей, – сказал Гриша, обнимая Есенина. – Как ты умудрился надеть стихарь задом наперёд?

– В другой раз наденет наизнанку, – крикнул Тиранов. – Будет ещё смешней!

– А то так вверх ногами! – подсказал Калабухов. – Ему ведь всё равно, что стихарь, что деревенский армяк! Никакого почтения к святым одеждам!

Выкрики оборвались, когда колонну догнал Хитров.

– Соблюдайте порядок, на вас смотрят!

Гриша сказал Есенину:

– Теперь Евгений Михайлович ни за что не отпустит тебя к нам домой. Он тебе припомнит. Жалко... А всё из за твоего неуступчивого характера.

– Какой уж есть, – ответил Есенин, – запасного нет, да я и не хочу никакого другого, мне и этот нравится... Не пили хоть ты меня, Гриша!..

Через полчаса они стояли рядышком – Кудыкин и Есенин. Молчали. Старший учитель прохаживался по комнате, изредка останавливаясь у окошка. Окно синевато мерцало. На фоне угасающей зари чётко рисовались деревья с распластанными сучьями, с грачиными гнёздами.

В сторонке, непримиримо поджав губы, мучаясь от болей, сидел Вол химер, с жадной, ненавидящей завистью глядел на пышущих здоровьем ребят.

Евгений Михайлович стал перед провинившимися, глаза сердитые, ёжик волос жёстко вздыблен.

– И долго так будет продолжаться? Эта драка у вас, я знаю, не первая. Из за чего? Что вы не поделили? Объясните, пожалуйста...

Склонённые головы их были коротко острижены. «Не надо бы их стричь, – подумал он. – Большие уже...»

– Кудыкин, говори, – приказал учитель в убеждении, что Есенин не скажет ничего.

И Кудыкин выпалил обозлённо:

– Вы видели, Евгений Михайлович, и Викентий Эмильевич, к счастью, видел, как он меня бил.