|
— Такое случается каждый день. Настоящая история — это то, что произошло позже. Настоящая история — это как вы молчали, когда вашу дочь убили за то, что она знала, чем и как вас шантажируют. История стала еще лучше, когда вы по-прежнему ничего не сказали на то, что посреди улицы был убит Игнатиус Олтигбе. Ваше молчание стоило жизни вашей жене и ее занятному приживалу, который отправился за своей хозяйкой. Но самая захватывающая часть истории — это как мисс Мизелль умудрялась продолжать шантажировать вас, находясь здесь, да еще после всего что случилось? Мне просто интересно, сенатор! Каково это — жить в одной квартире с собственным шантажистом?
Эймс поднял взгляд на Коннни Мизелль. — Я люблю ее, — сказал он. — Вот таково, мистер Лукас. Она улыбнулась Эймсу и затем перевела эту улыбку на Синкфилда. — Вы берете сенатора под арест, лейтенант? — Совершенно верно, — сказал Синкфилд. — Я беру его под арест. — Что ж вы тогда не рассказываете ему о его правах? Разве вам не положено это сделать — рассказать арестованному о его правах? — Он знает свои права. Вы ведь знаете свои права, не правда ли, сенатор? — У меня есть право хранить молчание, — сказал Эймс. — У меня есть право… — Он посмотрел на Синкфилда и вздохнул. — Да, я знаю свои права. — Мне потребуется еще немного времени, — сказал Синкфилд. — Вы, по-моему, так еще и не поняли всего. Он кивнул на Конни Мизелль. — Она замешана в этом вместе с Дейном. Она осуществляла давление на вас, а он совершал убийства. Сначала вашу дочь, потом ее приятеля-любовника, затем вашу жену и этого парня Джоунса. Дейн убил их всех. Вы изменили свое завещание, сделав ее своей единственной наследницей. Как ей удалось заставить вас это сделать? Сенатор покачал головой. — Вы ошибаетесь. Изменить завещание — это была моя идея. — А то как же! — сказал Синкфилд. — И даже, чем черт не шутит, вы, может быть, оставались бы живым еще месяц, а то и год или два. Когда на кону двадцать миллионов долларов, спешить незачем. Можно позволить себе быть терпеливым. Эймс еще раз посмотрел на Конни Мизелль. — Он ведь неправду говорит, да? — Да, он говорит неправду, — сказала она. Эймс просиял. — Ну, конечно! Я убил человека, лейтенант. Много лет назад. Теперь я готов отвечать по всей строгости. — Это чудесно, — сказал Синкфилд. — Это в самом деле чудесно! — Оставим его одного, — сказала Конни Мизелль. — Непременно, — сказал Синкфилд, отворачиваясь. Я наблюдал, как Конни Мизелль подошла к креслу сенатора и стала перед ним на колени. Он улыбался, глядя на нее. Она провела рукой по его щеке. Он похлопал по ее руке. Она откинула голову назад, так что его ухо оказалось совсем рядом с ее губами. Я разглядел, как она шептала что-то ему на ухо. Лицо Эймса посерело, став почти цвета мокрой простыни. Потом оно побелело. Его рот приоткрылся, а глаза уставились на Конни Мизелль. — Нет, — сказал он. — Этого не может быть. Этого просто не может быть. — Но это так, — сказала она. — Ты должна была сказать мне, — сказал он, с усилием поднимаясь в кресле. — Ты не должна была скрывать это от меня. — Так получилось, — сказала она. — Господи Иисусе, — сказал он. — Господь милосердный. — Он повернулся к Синкфилду. |
