— Чего дразнишься?

— Заметил? Вот и исправляйся. Тогда и не буду ТЕБЕ дразнить. И пошли, пожалуйста, быстрее, нас ждут.

Опять Пантя вынужден был призадуматься! Совсем недавно Голгофа, позвольте мне, уважаемые читатели, так выразиться, ошарашила его своим появлением у шалашика, душу Панте, можно сказать, вверх тормашками перевернула, а сейчас вдруг отругала.

— Стой, стой… — попросил Пантя. — Ругать мене… Меня легко ругать! Ругай меня сколько хочешь, но…

— Да не прибедняйся ты! — совсем рассердилась Голгофа. — Если сам сразу соображать не можешь, просто нас слушай. Мы же твои друзья. Хотим тебе помочь. А ты двух слов — МЕНЕ, ТЕБЕ! — не хочешь научиться правильно говорить!.. Вот завтра отправимся в поход, будет время всё обсудить. Захочешь — станешь настоящим человеком. Не захочешь — возвращайся в хулиганы.

Во дворе их ждала эта милая Людмила, которая сразу безошибочно определила:

— Или ты, Голочка, долго его искала, или по дороге вы чуть не поссорились.

— Не, не, не! — решительно запротестовал Пантя. — Мачеха ме-ня из дому выгнала. Отца лечиться забрали. Ме-ня в детдом отправят.

— Жизнь у тебя несладкая, — печально согласилась эта милая Людмила. — Но зато трудности закалят тебя, и ты вырастешь сильной личностью. У Германа положение сложнее. У него никаких трудностей нет. Вот и растёт неженкой и не сознает этого… Теперь для тебя, Пантя, главное — подготовиться к детдому. Чтобы ты там появился не таким, какой сейчас. Будешь до августа учиться.

— У… у… учиться?! — Пантя принуждённо гоготнул. — Летом-то? Дурак я, что ли, совсем?

— Эх, Пантя, Пантя! — с весёлой укоризной воскликнула эта милая Людмила. — Как раз дураки-то и не учатся. Ведь если бы ты появился в детдоме хотя бы круглым троечником, жить тебе было бы уже значительно легче. Вообще сейчас всё зависит только от ТЕ-БЕ… А тут у нас, друзья мои, маленький скандальчик. Но идёмте к костру. Скоро будет готова печёная картошка!

На самом же деле скандальчик получился не таким уж маленьким. Возник он неожиданно, хотя причины его оказались давними.

Пока разжигали костёр на берегу, пока дед Игнатий Савельевич мечтал, как они с уважаемой соседушкой славно порыбачат на Диком озере, пока тётя Ариадна Аркадьевна никак не могла решить, брать с собой в многодневный поход Кошмарчика или оставить дома, эта милая Людмила всё доказывала Герке, что за лето в перевоспитательной работе с Пантей можно добиться многого, да и сам Герман нуждается в таком же содействии, разговор протекал мирно.

И вдруг Герка громко сказал, а в тишине показалось, что он крикнул:

— Да я в ваш поход и не собираюсь идти! Ни за какие коврижки!

Решив, что он просто неудачно пошутил, эта милая Людмила тоже пошутила:

— Ну и оставайся дома с Кошмаром.

Герка подскочил, словно ужаленный одновременно двенадцатью осами в одно место чуть пониже спины, и яростно заговорил, так яростно, будто ругался с этими самыми осами:

— Не пойду! Не пойду! Ни за что не пойду с Пантей! Он же хулиган злостный! Он бандит почти! Он у людей деньги отнимает! А вы над ним трясетесь! Можно подумать, дед, что у тебя новый внук появился!

Даже сучья в костре, которые до этого весело трещали, стреляли искрами, вдруг приуныли, и огонь присмирел.

— Так рассуждать ты не имеешь права, — с еле сдерживаемым осуждением проговорила тётя Ариадна Аркадьевна. — Если мы решили помочь мальчику, а он очень нуждается в нашей помощи, она ему просто необходима… Забудь все обиды, Герман, будь благороден и великодушен.