Первым начал рассказывать Скиба. О Риме, о Париже, о боннской переправе и ДДТ, об Аденауэре, о ребенке Дорис, которого он наконец довез сюда и устроил у хорошей женщины. Какая жалость, что они собрались так поздно. Скоро ему уже ехать домой. Как только закончит отправку своих людей, как только добьется, чтобы поставили памятники на могилах павших бойцов — и домой, домой, домой! Ждет не дождется этой минуты. Приглашает их к себе на Украину. На Днепр...

У Юджина было много чего рассказать о Сицилии. Его, сына фермера, прежде всего приводила в восторг чужая природа с ее чудесами и неожиданностями. О службе своей он умолчал. То, что не подлежит разглашению,— нечего об этом и говорить. Сказал, что работает здесь в Military Government. Ничего интересного. Тоже рвется в Штаты. Война окончена, зачем терять драгоценное время и торчать в этой сумасбродной Европе!

Пан Дулькевич пережил целую одиссею. Италия — Лондон— Рейн были только узлами в запутанной сети его скитаний за эти несколько месяцев. В Италии он попал к андерсовцам: как каждый поляк, очутившийся там. Попал к андерсовцам, героям Монте-Кассино, и... увидел, что это за армия! Кой черт! Андерсовцы гонялись за итальянскими девушками; они все вдруг забыли о том, что на свете где-то есть белокурые польки. А еще сдирали со стен объявления и призывы коммунистов-гарибальдийцев. Там были американцы, были новозеландцы, канадцы, но никто так не бегал за длинноногими итальянскими синьоритами и никто не накидывался так на каждое слово, написанное партизанами или гарибальдийцами-коммунистами. Был ли пан Дулькевич когда-нибудь коммунистом? Он вообще никем не был, кроме как коммерсантом. Но коммерсанты привыкли уважать своих коллег, так же как и своих коллег-противников. Кроме того, он насмотрелся, как работали гарибальдийцы. Они очистили половину Италии от бошей, и андерсовцам нечего было и соваться на ту половину, для них там работы не было. Срывать листовки со стен? В чужой стране? Пойти внаймы? Фе! Пан Дулькевич добрался до штаба и напустил там пыли в глаза, заявил, что он посол лондонского правительства и требует перебросить его если не в Польшу, то хотя бы в Лондон. Они запросили Лондон, кажется чуть ли не самого пана Миколайчика. И только тогда посадили на самолет в Риме, на аэродроме Чампино.

— Я совсем забыл...— прервал его Михаил.— В Чампино, на аэродроме, откуда я тоже летел, я встретил... угадайте, кого?

— Роупера! — воскликнул Юджин.

— Откуда ты знаешь? — удивился Михаил.

— Я тоже встретил его. Только не в Риме, а в... в другом месте. По дороге сюда. Стрелял в него. К сожалению, промазал. Война окончилась, а роуперы ходят по земле целы и невредимы. Их даже пули не берут...

Дулькевич посмеивался над их возмущением. Что там Роупер! Что значит шпионская мелкота, смесь криминалистов с лакеями! Байда! Пока он блуждал по гитлеровским тылам, пока умирали варшавские повстанцы, андерсовцы гонялись за итальянскими красотками, арабскими девушками из Ливана, а в Лондоне министры играли в правительство — Польша уже освобождалась, и в Люблине было сформировано настоящее правительство. Пан Миколайчик сдал премьерство Арцишевскому, который, чтобы оправдать существование своего правительства, решил опровергать то, что делало правительство люблинское. Он заявил, что Польше не нужны никакие чужие земли, имея в виду те западные, исконные польские, нынче возвращенные Советской Армией полякам земли. Дулькевич попросился в Польшу, но его отругали, одели в майорский мундир и послали сюда, на Рейн, чтобы он уговаривал поляков, собранных здесь по лагерям, не ехать домой, а ехать к пану Арцишевскому в гости. Он никогда не думал, что на Рейне может встретить столько поляков. В одной английской зоне их собрано около полумиллиона! Лагеря всюду.