- Итак, ваше имя? - повторил маленький человечек.

У него был круглый подбородок, которому должно бы было изобличать человека мягкого и подверженного влиянию и с которым ну совершенно не вязалось скуластое лицо и пронзительный взгляд глубоко запавших глаз. Святой отец выглядел так, словно его сунули в кузнечный горн, а потом долго и со знанием дела лупцевали молотом, выбивая вместе со шлаком природные доброту и мягкость.

- Гилберт Кёльдерер.

Имя можно и сказать. Не такое у него известное имя, чтобы за него убивали.

- Вы родом из...

- Из Гродниц, святой отец. Это в пограничьях Йодлрума.

- Из Гродниц, что в пограничьях Йодлрума, - повторил маленький человечек задумчиво. - А я все гадаю, что это за акцент. Замечательно. Просто замечательно. Только в вашем наемничьем патенте написано, что он выдан Кёльдереру из Аусбурга.

- Гродницы это хутор под Аусбургом. Мне когда патент писали, сказали, что происходить из города - почетнее. Меньше будут обзывать деревенщиной.

- Что ж, допустим. Вы позволите задать вам личный вопрос, сын мой?

"Позволите" было дежурным выражением. Никто его позволения на самом деле не спрашивал, поэтому Гилберт подумав, просто переспросил:

- Что?

- Вопрос, - терпеливо повторил маленький человечек. - Могу я задать?

По затылку Гилберта словно провели ледяной рукой.

- Ээ...  да, конечно, святой отец.

- Зачем вы убили барона Иеронима фон Талька по прозвищу Бесноватый?

Скуластое лицо священника прянуло вперед и оказалось прямо напротив его собственного. Гилберт оторопел и не нашел что сказать. Только выдавил искренне недоуменное:

- Я?!

Образ покойника-графа сам собой возник перед глазами: мертвец, раскачивающий под потолочной балкой. Вытянутые ноги, посиневшее, почти черное, лицо.  Гилберту даже показалось на мгновение, что он слышит жутковатый, замогильный скрип пеньковой веревки. Скри-ип. Скри-ип.

Он сам не понял, почему в голову пришло именно повешение. Если уж на него думают, это должен быть удар мечом. Причем знатный такой, от души - в полный замах, сопровождаемый поворотом корпуса в бедрах. Чтобы - хааак! - и от плеча до задницы, иначе Бесноватого не успокоишь...

И холод по спине.

Что-то случилось или случится?

Уже случилось. Странный барон мертв, и обвиняют в его смерти... Додумать Гилберт не успел.

- Вспоминаете? - тот же мягкий, слегка простуженный голос. Гилберт покачал головой.

Это было глупо. Сказать по правде, даже сейчас, стоя на коленях с руками, связанными за спиной, он до сих пор не понимал всей опасности, исходящей от этой группы инквизиторов. Во-первых не чуял за собой вины, а во-вторых - слишком уж привык видеть в монахах-воинах простых храмовых служек, чья задача обеспечивать  безопасность монастырей от разбойников и заблудшей нечисти, да сопровождать паломников.

О том, как ведет дознание капитул инквизиции, он не имел понятия.

Познавать пришлось прямо сейчас и в ускоренном порядке.

Страшный удар сбил Гилберта с ног. Воздух в легких исчез, словно его никогда и не было... а еще исчезла земля под коленями. Подброшенный пинком, он подлетел вверх и начал было заваливаться на бок, но так и не упал, потому что сильные руки схватили, вздернули, поставили на обмякшие ноги - и только затем, чтобы пудовый кулак, отлитый словно из горячего металл, тут же пришелся по почкам.

Гилберт Кёльдерер заплакал в первый раз с тех пор, как покинул отчий дом. И не от боли, а от стыда и бессильной ненависти, потому что после удара мочевой пузырь предательски отказал и по ноге потекло, а штаны потемнели и намокли.

Потом его били еще - не бестолково и суматошно, а с толком и расстановкой, скупо отмеривая удары, от которых внутри взрывались пороховые бомбы, с каждым новым ударом вбивая понимание - надо говорить.

Вежливо и много.