|
- Ведь это значит, что пока мы тряслись над этим Поликарповым, кто-то уже успел сгонять в правление к Потапову за гармошкой, а это, я вам скажу, две версты верных по горам. Я однажды посмотрел на часы, пока шел, - полчаса, верных две версты. - А вы сегодня Потапова видели? - быстро спросил Зыбин. - Видел. А как галдели, как они, черти, галдели. Один так ко мне прямо в палатку влетел. Я проявляю, так он, скот, нарочно все настежь! "Наш товарищ доходит, а вы тут разложили свои..." Товарищ у него, черта, видишь, доходит. Очень нужен ему товарищ! - И он опять ушел по плечи в поток. Зыбин подождал, пока он вынырнет, отфырчится, отчертыхается, разлепит глаза, и сказал: - Надоели мы им до чертиков, Володя. Устали они, разочаровались, изверились. ("Вот-вот, - согласился Корнилов, - вот-вот, они изверились, скоты!") А помните, как было сначала? Жара, дождь, а они знай грызут и грызут холм. А теперь, когда два месяца прошло впустую, ни горшка, ни рожка, ну конечно... Ну хотя бы вы снова скотские кости откопали, что ли. Корнилов стоял молча и зло, докрасна растирал ледяной водой живот, грудь и шею. Движения у него были широкие и сильные. Когда Зыбин ему сказал о скотских костях, он вдруг приостановился и спросил: - А мне, пока я в городе был, никто не звонил? - Да нет... - скучно начал Зыбин и вдруг всплеснул руками. - Ой, звонили, два раза даже звонили! Потапов приходил за вами. Какая-то женщина звонила. Я велел ей дать музейный телефон. Ничего? Она вас застала? У Корнилова вдруг остро блеснули глаза. - Женщина-то? - Он схватил с большого синего валуна мохнатое полотенце и стал им быстро, ловко и весело растирать, как будто Пилить, спину. Был он невысокий, загорелый, мускулистый, чернявый и очень подвижный. У него всегда все ходило: руки, спина, мускулы, губы, глаза. "Артист, - подумал Зыбин, любуясь им. - Ох артист же! Это он в Сандунах так". - Ничего, ничего, дорогой Георгий Николаевич, - бодро воскликнул Корнилов. - И не только ничего, но даже и очень, очень хорошо. - Он скомкал полотенце и бросил его в Зыбина. - Собирайтесь-ка, натягивайте новые сотельные брюки, и потопали. Директор, наверно, уж нас заждался. Он всегда, когда был возбужден, говорил вот так: "сотельный", "потопали" или даже "увидишь - закачаешься". - Директор? - Зыбин даже сел на валун (к этому бедламу еще и директор!). - Да разве он... - Ну а как же, - весело и дружелюбно ответил Корнилов, с удовольствием рассматривая его полное белое лицо и светлые водянистые глаза, они даже как-то поглупели за секунду. - А как же, дорогой Георгий Николаевич? Он же вас любит, правда? Ну а если любит, то и сам приедет, и гостей привезет. Да каких гостей. Увидите - закачаетесь. Он так и сказал мне: "Ждите, я приеду". Ну-ка пошли встречать. *** Они взбирались по пологому холму через кустарник. На одном уступе Зыбин вдруг остановился и ласково сказал Корнилову: - Володя, вы посмотрите-ка туда, вон-вон туда, на дорогу. - А что? - Да как старинная гравюра. Уже смеркалось. Тонкий туман стелился по уступам, и все огненно-кровавое, голубое, темно-зеленое, фиолетовое и просто белое - круглые листы осинника, уже налившиеся винным багрянцем; частые незабудки на светлом болотистом лужке, черные сердитые тростники; влажное, очень зеленое и тоже частое и чистое, как молодой лучок, поле - с одной стороны его покачивались ажурные белые зонтики, а с другой стороны стояли высокие строгие стебли иван-чая с острыми чуткими листьями и фиолетовым цветом, - все это, погруженное в вечер и туман, смирялось, тухло, стихало и становилось тонким, отдаленным и фантастическим. |
