|
- А ну-ка, - повернулся Зыбин к Кларе, - сбегайте-ка за директором. Да вы не рвите, не рвите из рук, - вдруг сказал он тихо и бешено, так что у него даже скулы заходили. - Сейчас придет директор, он тут хозяин, а не вы и не я. - Ну, знаете, товарищ дорогой... - начал обрадованно сероглазый, но тут другой, старший, сухо прервал его: - Оставь. Все равно директора надо! Директор пришел сейчас же. Наверно, Клара его и поймала на лестнице. - В чем тут дело? - спросил он у сероглазого. - Что это такое? Кто разрешил? - он взял пакет со стола и гневно взглянул на Клару. - А я вот вам, друзья милые, выговор приказом сейчас закачу, - сказал он свирепо. - Как вы обращаетесь с экспонатами? Что за петрушка! Безобразие! - Да дело-то очень простое, - ответил сероглазый с той же неуловимой мягкой наглостью, которая так и дрожала в каждом его слове, так и сочилась из каждой поры его мягкого, чистого лица. - Вещи эти мы берем для следствия. Вполне возможно, что это золото. Принесли это золото вам неизвестные, которым вы дали скрыться. Если бы вы их задержали и позвонили органам, а это вы сделать были обязаны, - он повысил голос, - то золото было бы тут. Сколько валюты лишилось государство благодаря чьему-то идиотскому благодушию (он с особым смаком произнес это слово - тогда оно было по-настоящему страшным: "Идиотская болезнь - благодушие", - сказал вождь недавно), пока тоже неизвестно. Вот мы и проводим расследование. Вы руководитель учреждения, человек партийный, заслуженный и должны бы, кажется... - Я еще и член ЦК, и депутат Верховного Совета, гражданин хороший, - сказал директор и твердо сунул пакет Зыбину. - Держи, хранитель. Если кому-нибудь отдашь, голову с тебя долой. - Он слегка тронул за плечо старшего. - Пройдемте к вертушке, - приказал он. Обратно он вернулся через пару минут с дедом и Кларой. Дед улыбался и был доволен, он страсть как любил строгость. - Уф! - сказал директор и повалился в кресло. - Какие все-таки среди них попадаются... Ну тот старый еще так... еще человек, а вот этот молодой, да ранний... лезет в волки, а хвост собачий. А ведь все равно какой-то институт особый кончил, все про эти дела знает. Ну-ка скажи, хранитель, какие брови были у Александра Македонского? А, не знаешь. А нос у Нерона? Тоже не знаешь. Что ж ты их не спросил? Они б сразу тебе все отчеканили. Дед, какие бывают брови? Ну - как... - Да ну их к бесу, - отмахнулся дед. - Совсем замучили - какой нос, какие брови, какие губы. У того, у другого. По порядку номеров. Что пристали? Что пристали? Как будто я половину золота к себе в сапог отсыпал. - А ты бы им сказал: во всем виноват директор. - Директор даже стукнул кулаком по поручню кресла. - Так и отвечай всем: спрашивайте с начальства, я ничего не знаю. Нет, собственной рукой все отдал, старый дурак! Денег выписал, болван! - воскликнул он с каким-то горьким, чуть не мазохическим вдохновением. - Вот эти триста рублей и погубили все. Они сразу почувствовали что к чему. Там ведь этого золота еще должно быть - килограммы, килограммы! Чаши, кувшины, зеркала, сбруя. А, хранитель? Как ты думаешь, могло там быть еще килограмм десять? - Дед, слушай, а я тебе буду рассказывать, - вдруг повернулся к деду Зыбин. - Значит, идут трое охотников по берегу Карагалинки, вдруг ливень. Куда спрятаться? Стали смотреть. Глядят, берег подмыт, и из него глыба торчит. Степан Митрофанович, вы, кажется, эти места хорошо знаете? Вот там у вас в акте написано, что случилось это за Девяносто верст от суконной фабрики, а они как будто служащие этой фабрики. Значит, они и живут рядом. Как могли они так далеко отъехать от дома? Ведь у них на все про все один день. |
