Первые три раза, когда я пел братьям эти песни, они не могли сдержать рыданий. Однако после третьего раза они уже не плакали. Их глаза засияли новым светом, лица стали бледнее и строже, но теперь, когда я пел, на их глазах не блестело ни одной слезинки.

Глава 21

Я подверг опасности жизнь мою.

Наконец после долгих трудов и немалых радостей наши доспехи и мечи были готовы. Мы помогли друг другу облачиться в броню и многими ударами, ещё более крепкими и мощными от братской любви, как следует проверили её надёжность. Братья были куда сильнее меня, но ноги у меня были проворнее, чем у них обоих, и эта ловкость (и ещё, пожалуй, природная острота глаза) была моей единственной надеждой на победу. К тому же я постоянно упражнялся в меткости удара — и судя по словам моих товарищей, совсем не зря.

Наконец наступило утро того дня, когда мы решили вызвать великанов на бой и либо одолеть их, либо погибнуть в битве — а может, и то и другое сразу.

Мы решили сражаться пешими, потому что не раз слышали о печальной судьбе тех рыцарей, чьи кони пришли в дикий ужас при одном виде приближающихся исполинов, и вместе с сэром Гавейном полагали, что хотя жеребец и может оказаться неверным своему седоку, земля никогда не предаст пешего воина.

Мы даже не предполагали, что большая часть наших приготовлений окажется бесполезной — по крайней мере, в том деле, для которого они предназначались.

В то роковое утро мы проснулись на рассвете. Весь день накануне мы отдыхали от своих обычных трудов и сейчас чувствовали себя бодрыми и весёлыми. Мы умылись прохладной водой и оделись во всё чистое, как будто готовились к торжественному празднеству. После завтрака я взял старую лютню (найденную мною в башне, починенную и настроенную), и спел те самые две баллады, о которых уже говорил. Напоследок я заиграл ещё одну, прощальную песню:

Последние грустные ноты ещё звенели в воздухе, провожая умирающую песню, как вдруг я резко вскочил на ноги: в небольшом окошке прямо напротив моей скамьи я увидел, что над краем холма, на котором стояла наша башня, внезапно показались три громадные головы. По моему лицу братья мгновенно поняли, в чём дело. Мы были абсолютно безоружны, и времени облачаться в доспехи у нас не было.

В тот же миг мы не сговариваясь приняли одно и то же решение. Каждый из нас схватил то оружие, которым владел лучше всего, и мы, позабыв о кольчугах и панцирях, ринулись к двери. В правой руке у меня оказалась длинная и очень острая рапира, а в левой — сабля. Старший брат подхватил тяжёлую секиру, а младший — огромный двуручный меч, которым он легко, как пёрышком, управлялся одной рукой. Мы только и успели, что выскочить за дверь, коротко обняться и немного разойтись в стороны, чтобы не мешать друг другу, как великаны грозными глыбами двинулись на нас. Они были вдвое выше нас и вооружены до зубов. Их чудовищные глазищи свирепо сверкали через железные прорези шлемов. Тот великан, что шёл посередине, двинулся прямо на меня, и я, окинув быстрым взглядом его снаряжение, тут же понял, что нужно делать. Латы его были сработаны грубовато, сочленения в нижней части панциря сходились неплотно, и я надеялся, что если в счастливую минуту они разойдутся пошире, мне удастся уколоть его в открывшуюся брешь.

Я не шевелился, пока он, приблизившись, не попытался пригвоздить меня к земле булавой, которая с незапамятных времён была излюбленным великаньим оружием.