Однако он слишком велик,
чтобы обращать внимание на пьяные выкрики солдатни или на ропот мужиков.
Он знает, что каждый египтянин отдаст за него жизнь, и ты - первый.
- Верно! - ответил огорченный царевич. - Но во всем этом я вижу лишь
новые козни жрецов, - прибавил он, оживляясь. - Значит, я затмеваю величие
нашего владыки тем, что освобождаю невинных из тюрьмы или не позволяю
своему арендатору вымогать у крестьян незаконные подати? А то, что
достойнейший Херихор управляет армией, назначает военачальников и ведет
переговоры с чужеземными князьями, а отца заставляет проводить дни в
молитвах...
Тутмос зажал уши и затопал ногами.
- Замолчи! Замолчи!.. Каждое твое слово - кощунство. Государством
управляет только фараон, и все, что творится на земле, совершается по его
воле. Херихор же слуга фараона и делает то, что повелевает ему владыка.
Когда-нибудь ты сам убедишься в этом (пусть никто не поймет моих слов в
дурном смысле!).
Лицо царевича так омрачилось, что Тутмос поспешил проститься с другом.
Усевшись в лодку с балдахином и занавесками, он облегченно вздохнул,
выпил добрый кубок вина и предался размышлениям.
"Ух!.. слава богам, что у меня не такой характер, как у Рамсеса, -
думал он. - Это самый несчастный человек, несмотря на то, что так высоко
вознесен судьбой... Он мог бы обладать красивейшими женщинами Мемфиса, а
остается верен одной, чтобы досадить матери! Но досаждает не царице, а
всем добродетельным девам и верным женам, которые сохнут от огорчения, что
наследник престола, и к тому же такой красавец, не посягает на их
добродетель и не принуждает их к неверности. Он мог бы не только пить
лучшие вина, но даже купаться в них, а между тем предпочитает простое
солдатское пиво и сухую лепешку, натертую чесноком. Откуда у него эти
мужицкие вкусы? Непонятно! Уж не загляделась ли царица Никотриса некстати
на обедающего невольника?..
Он мог бы с утра до вечера ничего не делать. Всякие знатные господа, их
жены и дочки готовы кормить его с ложечки, как ребенка. А он не только сам
протягивает руку, чтобы взять себе поесть, но, к великому огорчению
знатной молодежи, сам моется и одевается, а его парикмахер от безделья все
дни напролет ловит силками птиц, зарывая в землю свой талант.
О Рамсес, Рамсес!.. - горестно вздыхал щеголь. - Ну разве при таком
царевиче может развиваться мода?.. Из года в год носим мы все такие же
передники, а парик удерживается только благодаря придворным вельможам, так
как Рамсес совсем отказался от него, и это весьма умаляет достоинство
благородной знати.
А всему виною... брр... проклятая политика... Какое счастье, что мне не
надо гадать, о чем думают в Тире или Ниневии, заботиться о жалованье
войскам, высчитывать, на сколько прибавилось или убавилось население в
Египте и какие можно собрать с него налоги! Страшное дело говорить себе:
мои крестьяне платят мне не столько, сколько мне надо или сколько я
расходую, а сколько позволяет разлив Нила. |