Она была самостоятельной молодой женщиной и училась в аспирантуре Бостонского университета, готовясь писать диссертацию по истории искусства.
Раз письмо не было подписано, значит она знала, кто его написал. Анонимность была не менее красноречива, чем имя в конце письма.
Рядом с кроватью Эшли находился розовый телефон. Скотт снял трубку и набрал номер ее мобильника.
Она подошла к телефону почти сразу:
– Привет, пап! Что нового?
Голос дочери был полон молодого энтузиазма и бесхитростной доверчивости. Скотт медленно выдохнул, сразу успокоившись.
– У тебя что нового? – спросил он. – Мне просто захотелось услышать твой голос.
Последовала небольшая пауза, и это ему уже не понравилось.
– Да ничего особенного. В колледже все хорошо. На работе как на работе. Тебе все известно. Никаких изменений с тех пор, как я жила у тебя на прошлой неделе.
Он глубоко вздохнул:
– Я же практически не видел тебя. У нас не было возможности толком поговорить. Я просто хотел убедиться, что все в порядке. С новым шефом или кем‑нибудь из преподавателей нет никаких трений? Ответа на запрос насчет научной работы не получала?
Опять пауза.
– Нет, никаких трений, и ничего не получала.
Скотт прокашлялся:
– А как насчет мальчиков – или, наверное, правильнее сказать, мужчин? Ничего не хочешь доложить своему папочке?
На этот раз пауза была длиннее.
– Эшли?
– Нет‑нет, – ответила она поспешно. – Ничего интересного. Ничего такого, с чем я не могла бы разобраться сама.
Он ждал продолжения, но дочь ничего не добавила.
– Значит, нечем со мной поделиться? – спросил он.
– Да нет, пап, нечем. Почему вдруг такой допрос с пристрастием? – спросила Эшли нарочито небрежным тоном, который отнюдь не способствовал уменьшению его тревоги.
– Просто пытаюсь угнаться за твоей набирающей скорость жизнью, – ответил он. – Однако это не так‑то просто.
Дочь рассмеялась, но несколько натянуто:
– Ну, у твоего драндулета скорость достаточная.
– Нет ничего, что ты хотела бы со мной обсудить? – повторил он вопрос и поморщился, понимая, что становится назойливым.
– Еще раз говорю, ничего. Почему ты спрашиваешь? У тебя‑то все в порядке?
– Да‑да, у меня все замечательно.
– А у мамы и Хоуп? У них тоже все хорошо?
Скотт нахмурился. Как всегда, произнесенное вслух имя партнерши его бывшей жены заставило его поежиться, хотя за столько лет пора было бы уже привыкнуть.
– Да, у нее все хорошо – у них обеих все хорошо, вероятно.
– А чего ты тогда звонишь? Что‑то еще не дает тебе покоя?
Он взглянул на лежащее перед ним письмо:
– Да нет, ничего. Никакого особого повода. Просто хотел узнать, что нового. Я же все‑таки отец, а нам, отцам, вечно что‑нибудь не дает покоя. Мерещатся всякие напасти. Козни и препоны, воздвигаемые злым роком на каждом шагу. Потому‑то мы всегда такие приставучие и занудливые.
Эшли рассмеялась, и ему стало чуть легче.
– Слушай, мне пора в музей. Боюсь, как бы не опоздать. Давай созвонимся как‑нибудь в ближайшее время, хорошо?
– Конечно. Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, папа. Пока.
Он положил трубку и подумал, что иногда то, что произносится, совсем не так важно, как то, что слышится между словами. А на этот раз он слышал явственный сигнал тревоги.
Хоуп Фрейзир внимательно наблюдала за левой полузащитницей команды противника. Девушка слишком часто брала на себя игру, оставляя защитницу у себя за спиной без прикрытия. |