|
У нас такого изуверства никогда не может случиться... Брейгель на картине "Слепые" увековечил ужас Европы: глаза его слепцов, падающих один за другим в канаву, выжрала оспа. Россия тоже знала скорбные вереницы людей с поводырями: оспа сделала их слепыми, жалкими нищими. Екатерина не могла скрыть своего страха. "С детства, -- депешировала она Фридриху II, -- меня приучили к ужасу перед оспой... в каждом болезненном проявлении я уже видела оспу. Весной я бегала из дома в дом, изгнанная из города. Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостью не выйти из него". Оспенный мартиролог XVIII века был страшен: едва ли один человек из тысячи не переболел оспою! Казалось, человечество покорилось року, а могучая зараза обгладывала заживо сотни, тысячи и миллионы людей. Оспа уже гнездилась в Зимнем дворце, и знакомые императрицы, молодые цветущие и веселые женщины, переболев оспою, снова появлялись на балах, но уже покрытые рубцами, изъязвленные, несчастные... Куда же делась их былая живость и красота? В один из вечеров, заступая на придворное дежурство, Григорий Потемкин застал императрицу в состоянии встревоженном. Камерлакей держал перед нею на подносе рюмку мадеры и стакан теплой воды с черной смородиной -- это было "снотворное" царицы, но сейчас она от него отмахнулась. Сказала так: -- Проводите до фрейлинских. Там что-то нехорошо с невестою графа Никиты Панина-с Анютою Шереметевой, и я боюсь... За больною фрейлиной ухаживал врач Джон Роджерсон, молодой шотландец, лишь недавно принятый на русскую службу. -- Что с нею? -- шепотом спросила Екатерина. -- Жар. Но пока неясно, в чем дело... В жирандолях коптили быстро догоравшие свечи. Потемкин поднял свой шандал повыше, отчего на лицо фрейлины легли глубокие тени. -- Уйдем отсюда! -- быстро сказала императрица. При резкой перемене освещения лицо девушки покрылось лиловыми пятнами: сомнений не было -- оспа. Екатерина в ту же ночь покинула столицу, затаилась в опустевших дворцах Царского Села, на каждого входящего к ней смотрела с большим подозрением. Потемкину она честно призналась, что ждет не дождется Фому Димсдаля. Шереметеву пышно хоронили на кладбище АлександроНевской лавры, старый Никита Панин плакал, а Гришка Орлов был ужасно пьян. -- Такого удобного случая больше не будет, -- сдерзил он Панину. -- Твой обоз на тот свет уже отправлен: глаза плохо видят, зубы выпали. А тут-гляди! Архиереи собраны, колесница готова, сам ты при полном параде -- ложись и поезжай вослед за невестою. Что взять с пьяного? Панин отвечал куртизану: -- Буду иметь большое счастие отвезти раньше вас... Потемкин намекнул ему, что, очевидно, понадобится приличная эпитафия на смерть Анюточки, а у него на примете имеется человек стихотворящий -- по прозванию Василий Рубан! Панин сказал: -- Такого не знаю! Пущай пишет сам великий Сумароков. |
