|
Прозоровский с бранью насыщал пистолеты пулями: -- Все-таки допек нас князь совещаниями! Теперь не знаешь, с какого боку и отбиваться... Эй, драгунство, по коням! Татарская лава, подобно реке, текла и текла, затопляя промежуток между армией и корволантом Прозоровского, который она и отрезала от главных сил армии. Потемкин не допил кувшин с молодым вином. Плетень за окном стал часто вздрагивать -- в нем застревали татарские стрелы. Мелиссино ударил звончатою картечью. Прозоровский с Потемкиным вскочили на коней: -- Пошли и мы! Корволант, за нами... арш! Кавалерия пошла на прорыв. Каруселью вихрились раскрытые в ужасе рты, раскроенные палашами черепа, вонючие от пота овчинные курточки татар, -- визг, призывы, вопли, ржанье, треск. Потемкин выбрался из окружения, не совсем-то веря, что уцелел, он, кажется, уже начинал понимать войну... Голицын прислал ночью гонца с приказом, чтобы Прозоровский отвел кавалерию от крепости. Потемкин в седле и выспался. Утром его с Прозоровским пригласил Голицын. -- Разумно ли наше отозвание от Хотина? -- спросили они. -- Вполне! Имею сведения, что визирь шлет к Хотину орду Молдаванджи-паши, а он разбил бы ваш корволант на подступах. -- Разбил бы -- да, -- согласился Потемкин, -- но теперь подступы к Хотину открыты, и он соединится с татарами, а гарнизон Хотина воспрянет с новыми силами. Так мы никогда не победим. -- Яйца курицу не учат, -- отвечал Голицын. Он устроил совещание, доказывая подчиненным, что следует снова убраться за Днестр. -- А там приведем себя в божеский порядок... -- Но так воевать нельзя, -- горячились генералы. -- Воевать всяко можно, -- доказывал Голицын. -- Вспомянем войну былую: сколько раз в дефензиве, сколько раз в офензнве бывали, а войну-то выиграли с божьей помощью... Сорвав армию с места, Голицын снова отвел ее к магазинам, вернув войско на те позиции, с каких она вступила в войну. Газеты Европы злорадно глумились над русскими неудачами, а Версаль охотно повторял байку, слетевшую с язвительных уст прусского короля: "Вот она, драка кривых со слепыми!" Но в котлах султанской армии уже было пусто, паши знай себе воровали -- кисет за кисетом, а каждый кисет (мешок) был величиной с хорошего порося; сераскиры таскали за собой по фронту гаремы, усиленно пополняя их за счет казенных денег. Началось дезертирство. Для ободрения армии Эмин-паша вытащил из молдаванской церкви истлевшие хоругви, велел муллам носить их по лагерю, выдавая христианские реликвии за взятые в бою русские знамена. Искусный кондитер думал, что Мустафа III ничего не узнает, и, когда султан велел ему выехать в Андрианополь, визирь тронулся в путь с гаремом. А там его ждал лелек, где палачи с удивительным проворством лишили визиря головы. |
