— Наливай, мадам. Никогда в тех краях не был, — доверительно говорю Рут, — но карту видел. На восточном берегу Луары, где-то возле Орлеана. Была мысль Сан-Бернардито назвать Новым Орлеаном, но нашлись переименователи и без меня. Чем-то им Йорк понравился, будто одного мало. Теперь тоже Йорк, зато Новый. Ну никакой фантазии у людей! На каждые двести лье Лондон, а уж Парижей или Лионов вообще десятки. О! — спохватываюсь. — Может, поесть чего хочешь?

— И правда, — говорит Рут. — Давно время, я с ночи на ногах без крошки во рту.

— Чего изволите? — спрашивает, изгибаясь, холуй.

— Мадам изволит жаркое из баранины с чесноком, — провозглашаю.

— А месье принесите крепкий кофе, — дает указания Рут.

— Пшел! — говорю прислуге. — Чего ждешь, тащи! У них это блюдо очень недурственно готовят, в отличие от всего остального, — объясняю выбор. — Тут… хм… все же не ресторан.

— Вот именно, — говорит Рут. — Нашел тоже место. Почему бы в собственное заведение «Рандеву» не пойти. Тут все же не самое приличное место даже для злачного квартала.

— «Рандеву» не вполне мое… Откуда ты знаешь?

— Тоже великая тайна, об этом весь Акиндек в курсе.

— Да, — не слушая, восклицаю. — Надо уйти отсюда. Это же нехорошо для твоей репутации — посещать заведения подобного рода.

— Приятно, конечно, — заявила Рут с иронией, — что ты обо мне беспокоишься, но несколько поздновато, не правда ли?

— Почему?

— Уж очень я узнаваемая.

— Так я прикажу, — поднимаясь, — и спалят рыгаловку. Или сам, — озарился мыслью.

— Сиди, — устало говорит она. — Меня и так прекрасно знают.

— В каком смысле? — удивляюсь.

Холуй приволок кофе и испарился без напоминания, пообещав сей минут жаркое.

— В основном потому, что постоянно работаю с проститутками и здешним народом вообще. Они ничуть не меньше богатых в лечении нуждаются.

Ну это у нее Арлетово воспитание. С кем поведешься, от того наберешься. Приходилось слышать неоднократно. Кому надо, пусть в больницу идут. Всяко не хуже.

— Но спасибо, — сказала она неожиданно.

— За что? — не понял.

— Ты не замечаешь, — она провела по лицу пальцами.

Сосредотачиваюсь, внимательно изучая хорошо знакомые черты. Ну нос, конечно, не классический. Как сломали, так искривленным и остался. А остальное время сгладило и хорошее питание. Все же индейцы не увечили сознательно, как иногда делали. Не разрезали рот до ушей, не протыкали щеки и не отрезали уши. Конечно, женщине шрамы мало понравятся, но без носа вообще или с выколотым глазом было бы много хуже.

— Какие глупости, — говорю с отвращением. — Ничего такого ужасного. Когда нервничаешь, выделяется пара следов. А так даже на загорелой коже едва видны белые линии. Чуть замазать — и усе. У меня, — тыкая в щеку, — гораздо хуже. Бутылку зачем забрала?

— Кофе пей, мой генерал. Пора трезветь.

— А зачем? Мне и так прекрасно.

— Было бы прекрасно — не напивался бы.

— Рут, — говорю почти трезво, — не подскажешь, куда идти? Писать депутатам нашего изумительного Конгресса письма с просьбой о помощи? Наши руководители не озаботились призвать к стойкой защите столицы, где звучали их соблазнительные речи насчет свободы, а в первую очередь пеклись о личной безопасности.