|
Форрентен ограничивается ехидной улыбкой. - Ну вот! Сразу видно, не знали вы его... - поясняет хозяин бистро, одновременно объявляя третью позицию в белот. - Хоть о мертвых плохо не говорят, все-таки он был порядочной свиньей... - Как это понимать? - спросил комиссар. - Ворчал с утра до речера по всякому поводу... Никогда ничем не был доволен... Возьмем, к примеру, историю с рюмками. Он призывает своих партнеров в свидетели. - Помните, сначала он стал утверждать: мол, у моих ликерных рюмок слишком толстое дно, и сам достал с верхней полки буфета другую рюмку из уже разбитого комплекта, которая ему больше понравилась. А когда стал переливать вино из одной рюмки в другую - взбесился, обнаружив, что вместимость их совершенно одинаковая. "Но вы же сами выбрали эту рюмку", - сказал я ему. И что же вы думаете, он купил в городе другую рюмку и принес ее мне. Та вмещала на треть больше, чем мои. "Мне-то все равно, - возразил я. - Если хотите, я налью вам в вашу рюмку, но и платить вам придется на пять су больше". Целую неделю он сюда не показывался. Однажды вечером я вижу, стоит в дверях. "Нальете в мою рюмку?" - "Если заплатите на пять су больше", - бросил я. И он снова ушел. Так продолжалось целый месяц. В конце концов я уступил. Нам недоставало четвертого партнера в белот. Теперь вам понятно, какая это свинья? Со служанкой он вел себя так же. Они грызлись с утра до вечера. Издали слышно было, как они ссорились. Они по неделям друг с другом не разговаривали... Думаю, последнее слово всегда оставалось за ней, так как, с позволения сказать, она больше "нормандка", чем он... Ну да бог с ними! А все же любопытно узнать, кто убил беднягу... Ведь человек Лапи не злой... Просто такой характер... Не помню ни одной партии в карты, чтобы он в какую-то минуту не стал кричать, дескать, его пытаются обжулить... - Часто он ездил в Париж? - немного погодя спросил комиссар. - Можно сказать, совсем не ездил... Раз в четыре месяца за пенсией, и то уезжал утром и возвращался в тот же день вечером. - А Фелиси? - Вы не знаете, ездила Фелиси в Париж? - спросил хозяин у присутствующих. Никто этого не знал. Зато часто видели, как она танцевала по воскресеньям в прибрежном ресторанчике в Пуасси. - Знаете, как он ее называл? Когда речь заходила о ней, старик всегда говорил: "Мой какаду". Она уж так забавно одевается, дальше некуда... Видите ли, господин комиссар, наш друг Форрентен еще может обидеться, но я говорю то, что думаю, - все жители Жанневиля в какой-то мере психи. Здесь христианский дух не в особой чести... Здесь живут работяги, которые вкалывали всю жизнь, мечтая на старости лет поселиться в деревенской тиши... Ну, вот! Настает этот день... Они соблазняются многообещающими проспектами Форрентена... Не возражай, Форрентен, всем известно, ты мастер золотить пилюлю... И вот они уже в раю земном. Но тут-то оказывается: они подыхают от скуки... за сто франков в час... Но слишком поздно... Их скромные денежки вложены, и теперь они как могут должны развлекаться или хотя бы попытаться поверить, что развлекаются... Иные затевают процессы из-за какой-нибудь ветки, которая свешивается с соседнего участка к ним в сад, или из-за соседской собаки, которая пописала на их бегонии... Другие... Мегрэ не спит, он даже поднимает руку, чтобы поднести рюмку к губам. Но он размяк от жары, постепенно погружается в созданный его воображением мир, и снова видит незастроенные улицы Жанневиля, юные деревца, дома, словно составленные из детских кубиков, слишком ухоженные садики, фаянсовых животных и стеклянные шары. |
