А тут уши развесил! Поверил! Компьютер дали! Компьютер — манёвр, дымовая завеса, утончённая, ядовитая форма коварства. Поманил пальцем, улыбнулся для вида — ты уста в улыбке растворил, всей душей к нему, а он вывернул из-за спины фигу и сунул в нос. Эх, ты, Николай Филимонов, сын Авдеев! Был ты деревней и остался ею. Ничто тебя не меняет: ни армия, ни учёба в институте, ни годы работы в научном учреждении. Седина, наконец, и та не впрок пошла.

— Выживают нас, — сказал Галкин, теребя редкий чуб на лбу, бросая на шефа возбуждённый, почти испуганный взгляд своих тёмно-коричневых глаз. Его нервная система не выдерживала катаклизмов, он в подобных случаях весь занимался мелкой предательской дрожью и был способен на самые отчаянные поступки.

— Если даже институт уцелеет, нас сократят. Это уж как пить дать! Говорят, третья часть учёных полетит за борт.

Ольга повернулась к нему.

— Паникёр ты, Вася!

— За себя не волнуюсь. Снова в мартен уйду, там хоть деньги приличные получать буду.

Ольга, собрав разбросанные по подоконнику женские безделушки, принялась разбирать бумаги. Галкин затих под воздействием Ольги. Все его порывы тотчас же сникают, едва он взглянет на нее, на ее спокойное, уверенное в торжестве справедливости лицо. Впрочем, являются ему и такие мысли: «Я жду квартиру, у меня жена, трое детей, а ей что? Живёт за папиной спиной, как за горой: что ни день — новое платье. Плюёт она на козни Зяблика».

Смотрел на шефа — тот включил компьютер, «ушёл» в расчёты. Ни одна черточка лица его не выражала тревоги. Он был «далеко». И, может быть, один только Галкин мог сейчас вообразить стихию, где витал его шеф, — то была стихия чисел, бездна, усеянная мириадами звёзд; звёзды, как огоньки, мигали, светили, звали. Волшебный мир чисел существовал для каждого, но не всякий имел от него ключи. Галкин тоже знал дорогу в страну чисел, но идти туда мог лишь в редкие минуты вдохновений, в минуты, когда был спокоен, когда ничто его не отвлекало. Филимонов же мог считать всегда. И это свойство шефа казалось Василию фантастическим, — он злился, завидовал и оттого терял последние остатки самообладания. Сжав кулаки, Вася вскинул голову, смотрел в потолок, мысленно пронзая все этажи здания; свой гнев он адресовал обитателям седьмого этажа, начальству:

— А к Зяблику я применю закон тайги!

— Что это такое — закон тайги? — всполошилась Ольга.

— Закон сильных и смелых людей. Его бы почаще применять — перевелись бы такие подонки, как Зяблик.

Ольга пристально посмотрела на Василия. И по теплу, светившемуся в её глазах, Галкин понял: упоминание о сильных будоражит фантазию Ольги.

— Устроили Мамаево побоище! — двинул ногой стул. — Одну нашу группу выбросили в коридор — всем другим нашли место. Даже уборщицам дали уголок вон там, я видел: они в нём сложили вёдра, веники. Вы как хотите, а я такого Зяблику не прощу!

Метнул скорый взгляд на шефа: склонённая над столом спина не шелохнётся, точно рой цикад стрекочет машина. И Галкин уж хотел взорваться, обругать всех тюфяками, призвать к действию, но как раз в этот момент машина, отщёлкнув последнюю цифру, выключилась. Шеф повернулся к сотрудникам:

— О чём шум, ребята? Что носы повесили? Идите в библиотеку, читайте зарубежные журналы. Неделю читайте, две — до тех пор, пока не дадут нам места.

— А вы? — спросила Ольга.

— И я буду читать. И считать буду. У меня теперь машина, С ней-то мне и сам чёрт не страшен.

Ольга смотрела на шефа и вспоминала Есенина: «Казаться улыбчивым и простым — самое высшее в мире искусство». А мне вот не удаётся.