Она упрямо цеплялась за жизнь, и врачи обещали ей еще несколько лет. Грейс была вне себя от радости, что туберкулезный процесс приостановлен, пусть даже и на время. Она не хотела уезжать из Нью Йорка, считая своим долгом находиться рядом с матерью, но Дайана была непреклонна и настояла, чтобы дочь приняла участие в поездке.
– Это ведь твоя жизнь, Грейс, – сказала она. – Или ты просто из за каприза ушла от него?
Грейс рассказала матери о Рейзе. Да и как бы она могла скрыть от нее свое разбитое сердце? Но это не было неожиданностью для Дайаны. И так, судя по стоимости ее лечения, можно было понять, что существует какой то благодетель.
В этом то все и дело. Каждый месяц Рейз оплачивал непомерные счета Дайаны. Грейс не могла понять, как он нашел столько доброты в своем сердце, – ведь она хладнокровно оставила его. Это было так благородно! И это терзало ее. Как и строительство школы, это было реальным делом, весомым, существенным, от которого ей некуда деться. Казалось, Рейз по прежнему в ее жизни, так близко, что стоит ей протянуть руку – и он окажется рядом, будто все это время только и делал, что ждал ее.
Но она вовсе не хотела, чтобы Рейз оказался здесь. Чего она действительно хотела, так это чтобы он оставил ее в покое и она могла бы окончательно излечиться от своей любви и снова, как прежде, полностью отдаться делу. Но он, как тень, неотступно преследовал ее повсюду.
Грейс прижалась лбом к стеклу, заставляя себя думать об их техасском маршруте: Хьюстон, Сан Антонио, Фредериксберг, Остин и Сан Маркое. Поездка предстояла нелегкая, но она была этому рада.
– Ты хочешь сказать, что не поедешь на ярмарку? – недоверчиво спросил Дерек.
Рейз пожал плечами:
– У меня нет настроения, па.
– Мы собираемся остаться на ночь в городе. В Фредериксберге не будет недостатка в музыке, вине и женщинах. Поехали, сынок! Я в жизни не видел, чтобы ты трудился так долго и так усердно. Даже не представляю, как тебе удастся удержать колоду карт со всеми этими мозолями, которые ты зарабатывал с таким азартом!
Рейз не улыбнулся. Он знал, что отец уважает его внезапно пробудившийся интерес к сельскому хозяйству, его добровольное уединение, его воздержание и аскетизм. Но он угадывал также мысли отца: прошло уже восемь месяцев, и Рейзу пора вернуться к нормальной жизни. Дерек даже признался, что хоть он и мечтал всегда, чтобы сын трудился на ранчо рядом с ним, ему вовсе не хотелось, чтобы это случилось при таких печальных обстоятельствах. Рейз рассказал им немного о Грейс, ровно столько, чтобы отец понял его поведение. Теперь Дерек побуждал сына вернуться к прежней жизни, пусть даже ради этого ему придется переломить себя.
– По мне, так лучше б ты шлялся по Европе, – мягко заметил он как то холодным зимним днем, когда они сидели за чашкой кофе и рюмкой коньяка, – вместо того чтобы торчать здесь, в этаком добровольном заточении.
Рейз промолчал.
Что ж, может, отец прав, может, ему и правда пора вернуться к жизни. Может, ему необходима хорошая партия в карты, хорошая выпивка и женщина, любая женщина. Но даже пытаясь убедить себя в этом, Рейз не ощущал радостного предвкушения и знал, что для него это будет не более чем заученный, привычный ритуал. Он попробовал не думать о Грейс, не звать ее в своих мыслях.
– Ладно, согласен, пойду соберу кое что в дорогу. Дерек улыбнулся:
– Мать уже все собрала.
Появилась Миранда, маленькая и изящная, в превосходном розовом дорожном костюме. При виде ее глаза Дерека вспыхнули:
– Я уже видел его раньше?
Она улыбнулась, медленно поворачиваясь, чтобы муж мог разглядеть как следует.
Он расплылся в улыбке и ласково, нежно обнял жену:
– А когда мне что нибудь не нравилось?
Даже ребенком Рейз, присутствуя при таких сценах, видя откровенную, ненасытную любовь родителей друг к другу, чувствовал себя кем то вроде непрошеного свидетеля. |