Воевода волновался, хотя и старался не показывать этого. Но по тому, как он побледнел, а потом снял шапку и скомкал ее в руке, гайдутины могли догадаться, какие чувства бурлят в сердце их вожака. Резкий ледяной ветер трепал его длинный седой чуб, бросал в лицо колючим снежком, но Младен будто не замечал холода. С обрыва неотрывно всматривался в приближавшегося к нему сына.

Наконец всадники миновали скалу, на которую забрал­ся Яцько, и остановились перед хижинами, откуда откры­вался вид на глубокое ущелье, затянутое снежной мглою. Арсен снял повязку с глаз Сафар-бея.

– Здравей, воевода! Здравейте, другари! – поздоро­вался Драган, спрыгивая с коня. – Какво правите?[3]

– Здравейте! Здравейте! – Младен обнял каждого из прибывших и остановился перед Сафар-беем.

Наступила глубокая тишина. Все затаили дыхание. Хмурые обветренные лица гайдутинов повернулись к яны­чарскому аге. Противоречивые чувства бурлили в сердцах повстанцев. Так вот он какой, Сафар-бей, их самый злей­ший враг! Молодой, статный, удивительно похожий на гос­пожу Анку, он ловко сидел на коне, оглядывая черными жгучими глазами гайдутинов и их стан. Несмотря на уста­лость и волнение, которое охватило его, он старался дер­жаться горделиво, не опускал глаз под пронизывающими взглядами гайдутинов.

Узнав воеводу, быстро спрыгнул с коня, застыл напря­женно, не выпуская поводьев из рук.

– Здравей, сыну! – тихо произнес воевода, при­стально глядя в лицо аги.

Сафар-бей не выдержал взгляда воеводы. Опустил гла­за. Арсен, что стоял рядом, мог бы присягнуть, что у него задрожали губы.

– Здравей... тате!

Слова эти, видно, стоили Сафар-бею огромного усилия, ибо голос его дрогнул и прозвучал хрипло.

Собравшиеся всколыхнулись, пронесся легкий, почти не слышный в порыве ветра вздох. Старый Момчил крякнул, будто у него запершило в горле. Якуб отвернулся и молча вытер затуманившиеся глаза.

– Спасибо, сын, что приехал. Пойдем в хижину, – при­гласил Младен. – Там твоя майка... ждет тебя... О боже, слишком долго она тебя ждала, бедная!..

Они направились к хижине. Гайдутины гурьбой двину­лись за ними, но у дверей остановились.

– Сейчас мы там лишние, – произнес Якуб. – Пусть сами...

Но толпа не расходилась. Люди стояли на ветру. Снег таял на их лицах и стекал на мокрые кожушки. В мутном небе желтело круглое пятно чуть заметного холодного солнца.

Через некоторое время вышел Младен и кивнул Звенигоре:

– Арсен, зайди!

Звенигора переступил порог хижины. В горнице горе­ла свеча, пахло воском. Анка лежала на широкой деревян­ной кровати. Глаза ее блестели. Дышала она тяжело. Воз­ле нее сидела заплаканная Златка. Сафар-бей стоял у из­головья, и мать держала его руку в своей, словно боялась, что вот-вот он уйдет от нее. На лице Сафар-бея неловкость и смятение.

Анка заметила казака, прошептала:

– Арсен, подойди ближе!

Звенигора приблизился к кровати. Стал рядом со Златкой.

– Спасибо тебе, что привез мне сына... Я так рада... – Голос Анки прерывался. Ей тяжело было говорить, и Звенигора сделал движение, как бы желая ее остановить, но она отрицательно покачала головой: – Нет, нет, дай мне сказать... У меня так мало времени... Ты очень любишь Златку?

Вопрос был неожидан, и Арсен смутился. Но тихо и твердо ответил:

– Очень! – и взглянул на девушку. Ее бледные щеки загорелись румянцем.

– А ты, доченька?

– Я... тоже, – прошептала Златка.

Анка помолчала, внимательно вглядываясь в смущенное лицо дочери. Собравшись с силами, заговорила снова:

– Дайте друг другу руки... Вот так.