|
.. Вот так... Прежде я боялась, Арсен, что ты отберешь у меня дочку, которую я едва нашла. А теперь сама вручаю тебе... Береги ее... Она здесь, в гайдутинском стане, стала такой сорвиголовой... Я рада за вас... Будьте счастливы!.. Младен, дорогой мой... – Она подала ему свободную руку, и воевода, опустившись на колени, прижался к ней щекою. – Вот мы и собрались... наконец... всей семьей... Я так счастлива... мои дети снова со мною...
У Младена вздрогнули плечи, из груди вырвалось глухое горестное рыдание. Златка плакала навзрыд, не сдерживая себя. Звенигора почувствовал, как по щеке покатилась теплая слеза, но не смел поднять руку, чтоб вытереть ее. Сафар-бей стоял бледный, закусив губу. Он прилагал все силы, чтобы не проявить, как он привык думать, малодушия, но и в его глазах стояли слезы. Анка закрыла глаза и откинулась на подушку. Дышала тяжело, прерывисто. Из последних сил сжимала сыновнюю руку. Боялась хоть на миг выпустить ее. Отдохнув немного, встрепенулась. Заговорила тихо, но ясно: – Ненко, сынок... родной мой... Я знаю, как тяжело тебе привыкнуть к мысли, что я... твоя мать... Я понимаю тебя... Ты – отломанная ветка, которую ветер унес далеко от дерева. Ты и не помнишь того дерева, на котором рос... А я помню... твой первый крик... Потом лепет... До сих пор вижу твои веселые черные глазки, густые кудри... Помню каждый твой шаг от первого дня до того самого часа, когда... когда... Потом наступило тяжелое время... долгие годы поисков, надежд и разочарований... И все это время ты жил в моем сердце рядом со Златкой... маленьким черноволосым мальчиком с тремя длинными шрамами на ручке... Потому так легко и узнала после стольких лет разлуки... Ведь ты – моя плоть... моя кровь... Она судорожно сжала руку Сафар-бея. Широко открытыми глазами долго смотрела на него, словно старалась навеки запомнить каждую черточку. Потом перевела взгляд на Младена. – Младен... – прошептала совсем тихо, чуть слышно: каждое слово давалось ей с большим трудом. – Младен, положи свою руку... на руку... нашего Ненко... Вот так... Арсен, Златка... вы тоже... Арсен и Златка подошли к изголовью, положили свои руки на руку Сафар-бея. – А теперь поклянитесь... поклянитесь... что никто из вас никогда не поднимет друг на друга... руку... хотя и придется быть в разных станах... Умоляю вас!.. Не поднимайте руки на моего сына!.. – Клянусь! – тихо произнес воевода. – Клянусь! – глухо отозвался Звенигора, и к его негромкому голосу присоединилось легкое, как вздох ветерка, Златкино: – Клянусь! Опустилась тишина. Немая, тревожная. – Ненко, а ты?.. – Клянусь! – выдавил из себя Сафар-бей и опустил глаза. Звенигоре казалось, что за всю свою жизнь, полную тревог, смертей и невзгод, он никогда не переживал минуты тяжелее этой. Нестерпимо больно было ему смотреть на этих людей, в семью которых он входил, на их муки и страдания. Его огрубевшее в боях и неволе сердце мучительно щемило, а глаза наполнились слезами. Младен сдерживал рыдания, клокотавшие глубоко в груди. Все опустили головы. Только Златка не скрывала слез. – Не плачьте, – прошептала Анка. – Не нужно... Мы же все вместе... одной семьей... Я так счастлива... Голос ее внезапно оборвался. Рука соскользнула с руки Сафар-бея и упала на белое шерстяное одеяло... На крик Златки в хижину стали входить гайдутины. ...Хоронили Анку на другой день в полдень. Вынесли на плечах в тисовом гробу на било – наивысший гребень горы, поднимавшийся над Планиной. Ветер утих, тучи разошлись. Сияло яркое солнце. В голубом небе стоила безмолвная тишина, а в ней спокойно, торжественно парили ширококрылые черные орлы. С горы было видно всю Планину: далекие вершины, присыпанные ослепительно белым снегом, глубокие темные ущелья, густо-зеленые сосновые и тисовые леса, голые хмурые утесы там, где не ступала нога человека. |
