Семен отвернулся к окну и замолчал.

– Не надо, Семен, – попросил я. – Я искренне благодарен тебе. И если уж ты и это мог сделать, да не стал…

– Да! Не стал, не стал! – Семен снова повернул ко мне свое злое лицо. – А знаешь, почему не стал? Знаешь? Не смог! Просто не смог! Счастье ваше зацепило. И разбить бы его, а не получается. Потому что своего нет, а хоть какое‑то на свете должно быть. Хоть в кино, хоть у соседей. Только у соседей обычно не бывает. А с тобой мы скоро навсегда разойдемся. И я буду думать: вот человек, у которого счастье. И я ему помог. Хоть и свое разлетелось ко всем чертям, а другому помог. Я ведь злюсь на тебя. Я тебя ненавижу за твое такое счастье! Но пусть существует! И Тося… Тосю я не знаю, Таисию Дмитриевну, то есть Голованову… И пусть раньше, чем позже. Детей хоть, слава богу, нет… Никто спрашивать не будет: «А кто мой милый папочка?» И вообще… Можешь ты уйти и не мозолить мне глаза своим странным видом? У тебя на лице написано: «Довожу до сведения всех, что я абсолютно счастлив!» А это не всем нравится. Мне, по крайней мере.

– Хорошо, Семен.

– Вот и катись к своему милому семейству… Ха‑ха‑ха! А ведь семейство и в самом деле необычное, необычное семейство!

– Ладно, Семен, ты уж как хочешь. Я вовсе не этого хотел.

– Вот и все вы так: ты уж как хочешь. Я, мол, хотел совсем другого, но так получилось.

– У него пройдет, пройдет, – снова влез Федор в разговор. – Я знаю. Я писал однажды про такого. Это у него от боли душевной. Не хочет он показать, что душа его мучается…

– Молчи! – взревел Семен. – Молчи. Немного осталось. Не трави меня. Я ведь не Валерий Михайлович, я могу так дать под одно место, что вперед поезда в Марград прикатишь!

– Успокойтесь, – попросил я. – Не надо.

– Не надо, – подтвердил Семен. – Ничего сейчас не надо!

– Граждане! Сдавайте постельное белье! Прибываем в Марград! Стоянка… Конечная станция… Областной центр, что ли? Учат, учат. А… по радио объявят.

Тетя Маша шла с веником.

– Вещи не оставлять!

Постели у меня не было. Я свернул свой матрас и закинул его на багажную полку. На столике валялась бритва. Ее никто не починил. Никто, наверное, и не брался за это дело. Ну да ладно. В институте разберемся.

– Артем, – позвал меня Геннадий Федорович. – Тут, может, и не в этой штуке дело.

– А в чем же?

– Ведь эксперимент‑то предполагался совершенно чистым.

– Слышал уже…

– Ведь никто не знает, кому подложили этот макет. Тебе или еще кому.

– Как! – воскликнул я.

– Одному из десяти командированных он предназначался. Но точно никто не знает, пока не соберемся все в институте и машина не выдаст результат.

– Вот спасибо, Геннадий Федорович!

– За что?

– За то, что сразу этого не сказали!

– Так ведь тут… С другими‑то командированными ничего странного не произошло, а у вас тут в поезде такое… Вот я и подумал, что эта игрушка у тебя. И еще такое соображение. Не могла та игрушка наделать столько шума. Я вот все думаю… Нет. Никак не могу понять, как это у нее могло получиться. Про мощность уж и не говорю.

– Просто ее у меня не было, – сказал я.

– А откуда у тебя такая уверенность?

– Сам не знаю… Чувствую…

Мне сейчас хотелось пройтись по всему поезду и всем сказать: «Спасибо! Большое вам спасибо!» Но пассажирам было не до меня.