– Я занял на шестерых, – предупредил он. – На семерых даже. – В голосе его чувствовалась какая‑то растерянность.

– Хорошо, – обреченно ответил я.

Пойти, что ли, протолкнуться в тамбур? На меня глядели с верхней полки. Я знал кто. Та самая девушка, что сегодня ночью чертила указательным пальцем по багажной полке, а потом, когда я спал, явилась ко мне во сне. Я хотел встретить ее взгляд и боялся его, потому что он уже привязал меня крепко‑накрепко. Только знал ли это сам? Еще сутки с небольшим, а потом прости‑прощай, девушка‑студентка. Так стоит ли мучиться? Выбросить все из головы, из сердца то есть. Я уже решил, что буду проходить это купе, не поднимая головы, или вообще не буду здесь ходить.

– Скажите, пожалуйста, – обратился я к студенту, – что я за вами. Пойду в тамбур.

– Еще и прикидывается, – сказал чей‑то девичий голосок, но не она,  это я знал точно. У нее  не мог быть такой голос. Ну а так как я ни перед кем не прикидывался, то фраза эта меня не касалась.

– Разрешите, – попросил я, намереваясь все же пройти в тамбур.

И тут на полке, где лежала она, заплакал ребенок. От неожиданности я вздрогнул, остановился, оглянулся. Лучше бы мне этого не делать… Она лежала на полке, почти на самом краю, а рядом, у стенки… у стенки… там плакал ребенок, грудной, с розовым личиком и повязанный белым платочком.

Откуда он тут взялся? Не было же его, не было, когда я первый раз проходил мимо. Да и на перроне фомского вокзала его не было. Они же студенты стройотряда! Они же что‑то там строили, коровник или свинарник. Да разве женщину с ребенком возьмут на такое дело?

– Молока? – спросила другая девушка, приподнимаясь с нижней полки. – Вот только чуть‑чуть.

– Ты бы хоть поплакала, Инга, что ли… – сказала третья.

Значит, ее зовут Инга. Но только какое это теперь имеет значение? У нее и ребенок уже есть, и муж, конечно, какой‑нибудь из этих парней. Не уподобляться же Ивану, который все смотрит на Тосю.

Но в последний раз можно и встретить ее взгляд. Она молчала, она не слышала ни подруг, ни крика своего ребенка, она смотрела мне в глаза, и от этого становилось больно. Боль источали ее глаза, безысходную, страшную, последнюю. И лицо… За такое мужчины отдают свои жизни. И я бы отдал. Она была лучше всех женщин в мире! Но у нее был муж и ребенок, который вот сейчас заходился в крике.

– Инка, ты что? Очнись! Да что ты на него уставилась?! Проживем и так. Подумаешь… Не воспитаем мы его, что ли? Да всей группой.

А вторая:

– Проходите, если вам все равно и вы ничем не можете помочь.

Мне было не все равно, но помочь я ей ничем не мог. Да я и не знал, какая ей нужна помощь. И нужна ли от меня?

В тамбуре я оказался один. И хорошо. Ну что за глаза у этой женщины?! И почему она на меня так смотрела?

Колеса вагона стучали громко и зловеще. За окном проносилась какая‑то пригородная станция. На платформе стояли люди. Они, наверное, были чем‑нибудь озабочены с утра, но ведь не страдали. Не страдали же они! Ну что за глаза… Что за боль, что за несчастье у нее? Ин, Инка, Инга!

7

В тамбур кто‑то вышел. Я не оглянулся. Вышел, значит, надо. Но на плечо легла тяжелая рука.

– Это я – Иван. Все лежал и ждал, когда ты подойдешь и снова повернешь мне голову или хотя бы просто подойдешь. Шея затекла, сил больше нет. И сейчас еще болит.

В тамбур вышел еще кто‑то. Я оглянулся. Это был тот человек в сером костюме, который задавал мне нелепые вопросы. Взгляд его был осмыслен и пронзителен, да еще усталость какая‑то чувствовалась в нем.

– Ничего, если я постою тут с вами? – спросил он.