Это уже не имело значения, так как проверке не поддавалось.

– Ну и здорово! – вынужден был согласиться я.

– Пустяки, – недовольно сказал Степан Матвеевич. – Все дело в том, что я никого не знаю из этого поезда. А ездить мне на нем приходилось не одну сотню раз, в других реальностях, разумеется. По крайней мере, проводниц и бригадира поезда я обязан знать.

Ручка вдруг задергалась. Раз, два. Потом кто‑то забарабанил из вагонного перехода руками. Иван оглянулся и сам широко открыл дверь.

– Мне еще музыку крутить надо! – раздалось сначала, а уж потом показался человек с красной повязкой и в форменной фуражке. – Куда подевался этот Голубчиков? А написано, что в шестом вагоне. – Значит, в вашем. Я не буду здесь целый день ходить. У меня своя работа. Для чего в поезде радиоузел? Чтобы музыку слушать и последние известия! Понятно. Пассажиры чтобы не скучали!

Это‑то нам было понятно.

– Ты Голубчиков? – ткнул работник радиоузла сначала в Степана Матвеевича, потом в меня, а затем в Ивана. – В чьем купе место номер восемнадцать?

Это место было в моем купе. На нем сейчас располагалась врач Зинаида Павловна.

– В моем купе восемнадцатое место, – сказал я.

– Так что же ты молчишь? А я, понимаешь, хожу.

– Моя фамилия Мальцев.

Иван искоса взглянул на ненавистную занятому товарищу телеграмму и прочитал:

– Голубчику… Голубчику там, а не Голубчикову.

– Я что и говорю, – согласился человек с красной повязкой.

– Голубчику! – воскликнул я. Ох ты! Ведь это меня бабуся называла голубчиком. – Постойте. Может, это мне?

– Бери. И с концом.

Я развернул телеграмму. Слева стояло: «Старотайгинск‑90». Ясно. Из Старотайгинска, значит. Справа: «Фирменный поезд „Фомич“ от 0 августа семьдесят пятого года. Вагон шесть, место рядом с восемнадцатым. Голубчику».

А ниже сам текст телеграммы: «володька забаррикадировался комнате пытаемся зиять чедоман принимаем меры волнуйтесь – бабуся коля».

Белиберда какая‑то.

Радист обрадовался, что свалил со своих худеньких плеч непосильную ношу, закончив все эти поиски Голубчикова, и бодро рванулся в вагон. Теперь можно было ожидать душераздирающего от счастья концерта по местному вещанию.

Степан Матвеевич читал телеграмму через мое плечо.

– Что это? – наконец спросил Иван, видимо бросив решать головоломку.

– Телеграмма от бабуси Коли, не видишь разве?

– Как это от бабуси Коли? – удивился Степан Матвеевич. – От дедуси Коли!

– Не‑ет. Именно от бабуси. Могу предположить, что телеграмму прислала бабуся, которая ехала из Фомска в Старотайгинск, – сказал я. – А вот почему она стала Колей, не пойму. И что это за Володька, который забаррикадировался в комнате. Правнук, что ли? Ну и пусть себе баррикадируется. Стоп, стоп! Тут, наверное, бабуся и Коля. В телеграммах ведь все, что можно и что нельзя, сокращают. А‑а! Понятно. Внучек это ее Коля. Очень крепкий мужик. Ну, черт с ним, с Володькой, пусть себе сидит в комнате, пока есть не запросит. Что‑то там они пытаются. А что такое: «зиять чедоман»? Зиять. Дыра, отверстие может зиять, пропасть!

Я силился понять, что мне хотели сообщить. Прикидывал и так и эдак. Несколько раз пытался прочитать телеграмму мельком, быстро, чтобы машинально пропустить возможные опечатки. Что‑то получалось. Ага! Вот тут. Ясно, что не «чедоман», а чемодан. Они пытаются зиять чемодан. Ну и бог с ними! У бабуси действительно был чемодан. Но что они все‑таки пытаются сделать?

– Головоломка, – наконец сказал я.