– Ну‑ка! Ну‑ка! – сказала Зинаида Павловна и начала распаковывать сверток. – Ах, какая прелесть! Вы, Артем, молодец!

Распашонки, пеленки и подгузники пошли по рукам. Брали их осторожно, за самый краешек, чтобы не испачкать руками, чтобы не занести какую‑нибудь инфекцию. И только Валерка ничего не трогал, изумленно оглядывая эту тряпочную гору – неопровержимое свидетельство нетоварищеского отношения к женщине.

– А это что?! – вдруг удивленно воскликнула Зинаида Павловна.

А правда, что это? Господи… Это были штанишки на мальчика лет семи, рубашка, платьице на девочку годков трех‑четырех, туфельки и ботиночки, ленты и пластмассовый пистолет с пистонами! На вырост я, что ли, взял? Ну ладно… А платьице‑то мне зачем положили? Да и штанишки я не просил. Мне ведь нужно было для новорожденного. Инга посмотрела на меня сначала удивленно и даже растерянно, но тут же какая‑то мысль изменила ее настроение, и она вдруг неудержимо и весело расхохоталась.

– Ах, Артем!

Зинаида Павловна словно в изнеможении опустилась на соседнюю полку и даже застонала от смеха. Светка захихикала, хотя еще ничего не понимала. Даже серьезная Клава закатилась громким смехом. Хохотали все, даже Валерка. Заглянула проводница тетя Маша, спросила, кто тут смеется, но сама от смеха воздержалась. Расхохотался и я.

– Ну ладно, – сказала Инга, немного успокаиваясь. – Ты зачем это купил? – И она снова прыснула в ладошку.

– Понимаешь… я вроде просил для новорожденных. А уж что они мне там завернули, понятия не имею.

– Брючки и рубашки вам пригодятся, если, конечно, не выйдут из моды, – сказала Зинаида Павловна. – Но детская мода ведь не такая строгая, как у взрослых. Ничего страшного. Да и платьица еще будут нужны.

Инга вспыхнула, а я так ничего и не понял.

16

В купе достаточно погалдели, и Зинаида Павловна с очаровательной улыбкой выпроводила всех лишних. Остались лишь Светка и Клава. У них с Ингой началась какая‑то сложная и непонятная для меня работа по перебиранию и сортировке детского приданого. Я решил им не мешать. Скорее бы все это кончилось! Скорее бы добраться до Марграда.

В соседнем купе папаша читал двум девочкам‑акселераткам роман «Все живое». Это я заметил по обложке. В следующем старались унять не в меру разбушевавшегося, а скорее всего просто одуревшего от жары ребенка. Еще дальше уже знакомый мне мальчуган продолжал методично перечислять:

– Хочу небо.

– Мама купит у дяди, – стандартно отвечал папа.

– Хочу драться с Мишкой.

– Мама купит у дяди.

Отец уже, наверное, давно не слышал, что говорил ему сын.

В следующем купе жевали миндаль и играли в преферанс. Причем, судя по возгласам, у каждого игрока после очередной сдачи был прекрасный неловленый мизер. Бог ты мой! И тут древняя игра стремительно катилась к своей смерти.

Вентиляция в вагоне по‑прежнему не работала. И открытые с северной стороны полоски окон не приносили пассажирам никакой прохлады и облегчения.

Тося и Семен в нашем купе явно скучали. И мой приход даже несколько их обрадовал. Семен было взглянул на шахматную доску, но я сказал, что шахматы как азартная игра умерли. Валерий Михайлович лежал на своей верхней полке все с тем же мокрым полотенцем на лбу. Его печальные глаза были открыты.

– Пригласите ко мне в кабинет Федора, – попросил он.

– Не надо сейчас Федора, – сказал я. – Федор спит. Баиньки. Ему это для восстановления равновесия в печени нужно. Понимаете?

– Значит, не пригласите Федора? – задумчиво спросил Крестобойников.