Наконец он сказал как во сне:

– Прости.

– Я так понимаю, ты хотел меня убить.

– Прости.

Он не пытался убежать, просто повторял одно и то же.

Хатакэяма, с диким видом подскочив на пружинной кровати, без предупреждения кинулся на Ватари, повалил его лицом вниз на пол, придавил коленями и минут двадцать по-всякому жестоко над ним измывался.

– Я позабочусь, чтобы ты сгорел от стыда перед всеми, когда пойдешь в душевые, Ватари! – пообещал Хатакэяма и плеснул на его ягодицы иссиня-черными чернилами, потом ткнул в них несколько раз остриями циркуля, чтобы посмотреть на реакцию. Он то вскакивал и за уши вздергивал Ватари на ноги, то снова придавливал к полу, действовал очень методично, будто продумал все заранее. На этот раз Ватари не мог смотреть в небо; он лежал неподвижно, прижавшись щекой к линолеуму.

Мальчики жили в комнатах по двое, но сосед Хатакэямы заболел и уехал домой. И пока Хатакэяма соблюдал осторожность, чтобы его не услышали внизу, он мог делать все, что пожелает.

В конце концов оба утомились и сами не заметили, как задремали, развалившись на полу; Ватари даже забыл прикрыть свой бледный зад.

Спали они не больше нескольких минут. Хатакэяма проснулся первым. Пристроив подбородок на скрещенные руки, как на подушку, он смотрел в залитое лунным светом окно. Единственное, что он видел лежа, – это небо. Луна висела ниже рамы, но в проеме, заполненном прозрачным светом, виднелись два или три облака. Бесстрастная чистота, точность и безупречность деталей заоконного пейзажа напоминали отражение в отполированной поверхности какого-то механизма. Облака стояли неподвижно, как некое волшебное рукотворное сооружение.

Смутное желание охватило Хатакэяму, застигло его врасплох. Но не резкий скачок от покоя к возбуждению – скорее постепенный переход, и странным образом это было связано с пугающим, испытанным ранее давлением пояса на горло. «Вот, – подумал он, – человек, который пытался меня убить». Невероятное чувство превосходства и одновременно неполноценности, мучительного унижения оттого, что его так и не убили, вспыхнуло в нем.

– Ты спишь? – спросил он.

– Нет, – ответил Ватари. Отвечая, он смотрел прямо на Хатакэяму. Он высвободил тонкую правую руку, потом снова согнул, завел за спину. – Здесь больно.

– Правда? Очень больно?

Хатакэяма дважды перевернулся и придвинулся вплотную; теперь он полулежал на Ватари. Едва это произошло, Ватари издал слабый смешок, похожий на писк моллюска, – Хатакэяма такого никогда раньше не слышал. В поисках звука Король Демон уткнулся лицом в губы Ватари и в мягкий нежный пушок вокруг них.

Что-то происходит между Хатакэямой и Ватари – их одноклассники втихаря передавали друг другу этот слух. Скандал обладал некой мистической силой: благодаря ему Хатакэяма стал еще влиятельнее и даже Ватари приняли в их круг. Похожие изменения происходят с женщиной, которую не замечают, но стоит уважаемому члену общества начать ухаживать за ней, и она вдруг обретает в глазах окружающих ценность. Однако было совершенно непонятно, как сам Хатакэяма относится к этому всеобщему вниманию.

Вскоре стало ясно, что для его правления – для власти Короля Демона – требуется строгая система законов. Эти законы сочинялись на уроках английского языка и правописания. «Уголовный кодекс», например, предполагал в качестве правовых норм принцип запугивания. В мальчиках проснулась потребность к саморегулированию. Однажды утром в общежитии банда потребовала от своего лидера выбрать жертву для показательной расправы. Они устроились в самых причудливых позах, некоторые не столько сидели, сколько цеплялись за кресла. Один первогодок примостился на перевернутом вверх тормашками стуле, держась за две ножки.