Профессор читал лекцию дальше, но Цунэко пропускала мимо ушей все, что, как ей казалось, не пригодится потом для стихотворения.

Было что-то странное в упорстве, с каким профессор, несомненно выросший здесь, в Кумано, избегает – что тоже несомненно – своей родины. Возможно, причина крылась в том, о чем Фудзимия только что упомянул: тесная связь между этой землей и вечной ночью мира мертвых, мрачно нависающей над Кумано темно-зеленой потусторонней тенью, столь пугающей и столь желанной. Но после долгих лет он все-таки отправился в это путешествие. В конце концов, характер профессора вполне соответствовал тому, что можно ожидать от человека, рожденного в этом населенном духами зачарованном крае. Хотя… его яростное противостояние миру живых, быть может, проистекало из разлуки с чем-то прекрасным, что осталось в «Чистой Земле», утопающей в густой зелени, и теперь он стремился обрести это вновь.

Пока Цунэко развлекала себя такими размышлениями, машина остановилась около ворот-тории перед входом в святилище Нати Тайся. Они вышли из прохладного автомобиля, на секунду замерли под натиском мощной волны жаркого воздуха и направились к храму, вниз по каменной лестнице, на которой тут и там, как обжигающий снег, лежали пятна солнечного света, пробившегося сквозь кроны высоких криптомерий.

Теперь они видели водопад Нати прямо перед собой. Священный золотой жезл, установленный на скале, сиял в облаке водяных брызг. Время от времени золотое изваяние, отважно стоящее перед лицом водопада, пропадало из виду в клубах дыма от благовоний.

Завидев профессора, настоятель поспешил навстречу, поприветствовал его с искренним уважением и проводил их к бассейну, куда падал водопад, – обычным посетителям вход сюда был запрещен из-за опасности обвала. Огромный черный замок на красной лакированной калитке ограды заржавел и поначалу не желал открываться; оказавшись внутри, они ступили на петлявшую в опасной близости от скал тропинку, которая привела их к цели.

Неловко примостившись подальше от грохочущих струй, на плоском камне, где на лицо ей падали приятные мелкие брызги, Цунэко посмотрела вверх на водопад – такой близкий, что, казалось, он низвергается прямо ей на грудь. Теперь он представлялся ей не нимфой, но огромным и свирепым божеством мужского пола.

Поток непрерывно бросал белую пену на каменную скалу, настолько гладкую, что она напоминала металлическое зеркало. Над гребнем водопада летнее облако выгнуло дугой ослепительную бровь, одинокая сухая криптомерия тянула острые иглы в синеву неба. Чуть ниже одна струя ударялась о скалу, разбрасывая пену, и чем дольше Цунэко смотрела туда, тем явственней становилось ощущение, что и сама скала понемногу крошится, а каменные обломки летят вниз, прямо ей на голову. Цунэко перевела взгляд еще ниже: там, где вода била в скалы, все крутилось и бурлило, словно извергались в унисон бесчисленные источники.

Низ каменной стены и ниспадающие воды не касались друг друга; движение потока отражалось в отполированной поверхности скалы, как в зеркале.

Поток собрал вокруг себя ветра. Деревья и травы на ближнем склоне, гибкие стебли бамбука трепетали под нескончаемыми порывами и вспыхивали опасным ослепляющим сиянием, когда их настигал веер брызг. Увенчанные короной из солнечного света беспокойные кроны деревьев были неповторимо прекрасны в своем диком и отчаянном порыве. «Совсем как обезумевшие героини в театре но», – подумала Цунэко.

Постепенно ее слух привык к грохоту, и она уже не обращала на него внимания. Лишь когда она, зачарованная, устремила взгляд в зеленые глубины бассейна, этот шум, как ни странно, вновь зазвучал в ушах, хотя и несколько иначе. Здесь, у ног Цунэко, поверхность бассейна – олицетворение бездеятельности и застоя – лишь слегка подрагивала от крупной ряби, как поверхность пруда под дождем.

– Впервые в жизни вижу такой великолепный водопад.