Ожидая льда, который, он это уже понимал, принесут не скоро, ожидая новых простыней, хотя он подозревал, что ему придется пожаловаться еще с десяток раз, чтобы все-таки их получить, Брюс смотрел в окно, которое находилось за изножьем его кровати, наблюдал, как серые облака пробегают по небу, закрывая солнце. И настроение его портилось и портилось, отчасти и потому, что к его жалобам отнеслись, похоже, с полнейшим пренебрежением.

В начале октября эпидемий гриппа не бывало. Единичные случаи заболевания случались, но он не мог вспомнить ни одного года, когда полномасштабная эпидемия началась бы раньше середины ноября. И еще вчера, до того, как Брюс почувствовал боли в сердце, он ничего не слышал о том, что в городе свирепствует инфлуэнца.

За более чем шестнадцать лет Брюс не слышал от Джоэля Рэнберна ни единого лживого слова, а теперь этот человек просто фонтанировал ложью.

По мере того, как желание побрюзжать все нарастало, ему захотелось, чтобы что-нибудь отвлекло его от столь недостойных мыслей. Он понимал, что, возможно, они несправедливы, пусть и вертелись в его голове. Но ничто не отвлекало.

Его сосед по палате, выздоравливающий после хирургической операции, почти все время спал. Когда просыпался, говорил только по-испански и бодрствовал недолго.

На полке под потолком стоял телевизор, и на тумбочке у кровати Брюса лежал пульт дистанционного управления, но ему не хотелось беспокоить соседа. Кроме того, телевидение он терпеть не мог, как не выносил шумные, бессмысленные фильмы, в которых действие разворачивалось на других планетах. Если бы он попал на «реалити-шоу», в которых не было ничего реального, то мог бы запустить пульт дистанционного управления в стену.

Презрение, пренебрежение, увертки – вот что он получил в ответ на свои жалобы. Возникало даже подозрение, а не было ли у Джоэля Рэтберна брата-близнеца, неотличимого от него, который, правда, не заканчивал медицинскую школу и школу обаяния, и не запер ли этот близнец своего хорошего брата в чулан, чтобы поиграть в доктора.

Небо все сильнее затягивали облака, никто не приходил со льдом, никто не приходил, чтобы поменять простыни, на остатках пищи уже во множестве размножались опасные бактерии, и в конце концов у Брюса возникла необходимость справить малую нужду. Он принимал лекарство, препятствующее росту простаты, а потому его визиты в туалет сократились с двух сотен в день до более приемлемого числа, но, если уж такая потребность возникала, удовлетворять ее следовало быстро.

Сев на кровати и сунув ноги в шлепанцы, Брюс порадовался, что привез в больницу свою пижаму. Для начального обследования и МРТ его обрядили в один из больничных халатов, оставляющих спину голой. Халаты эти могли понравиться только мазохистам, склонным к эксгибиционизму. Но, как только его привезли в эту палату, прежде чем лечь в постель, он настоял на том, чтобы ему позволили переодеться в свою пижаму.

В семьдесят два года он практически полностью сохранил волосы, не жаловался на слух, очки надевал только для чтения, и талия у него не расплылась, но что-то трагическое произошло с его задом. Не так уж и давно ягодицы были круглыми и твердыми, а потом, внезапно, чуть ли не за одну ночь обмякли, обвисли и уменьшились в размерах. Мужчине его возраста и так с трудом удавалось держаться с достоинством в обществе, которое боготворило молодость, а пожилых граждан воспринимало пердунами в нелепых одеждах и с дурацкими взглядами на жизнь. И он отказывался ходить с голым обвисшим задом, давая каждому невежественному молодому дураку повод посмеяться над ним.

В туалете, примыкающем к его двухместной палате, Брюс сел на унитаз, чтобы отлить, как всегда поступал и дома, из уважения к труду Ренаты, которая регулярно мыла их ванную комнату.