|
Будь крики погромче, они бы, наверное, не загипнотизировали его до такой степени. Но они едва слышались, и он представлял себе, что подслушивает что-то ужасное, что-то жуткое и демоническое, а преступник приложил немало усилий для того, чтобы эти преступления так и остались в секрете. И его неподвижность объяснялась не только зачарованностью, но и страхом за свою жизнь, убежденностью, что происходящее с этими людьми скоро случится и с ним, и это будет нечто сверхъестественное, а оттого еще более ужасное.
Но вскоре голоса доноситься перестали. Его правое ухо (оно болело оттого, что Брюс очень уж сильно прижимался им к решетке) слышало только тишину.
Семнадцать человек сидели на полу. У каждого в левом виске поблескивала серебристая шляпка гвоздя. Восемнадцатая, умершая медсестра с залитыми кровью глазами, лежала на спине посреди комнаты. Ее ценность для Коммуны оставалась неизменной, что мертвой, что живой. Строителем был молодой человек с вьющимися светлыми волосами и светло-коричневыми глазами. По какой-то причине, известной только Создателю, все Строители были молодыми мужчинами и женщинами и, по человеческим стандартам, очень красивыми, хотя красота для коммунаров ничего не значила. Замененные клонами-двойниками сотрудники ночной смены теперь подлежали уничтожению, причем речь не шла об убийстве. Их тела стали бы вещественной уликой, доказательством того, что в Рейнбоу-Фоллс происходит тайная революция, поэтому они должны были исчезнуть бесследно. Вырыть могилу для массового захоронения и скрыть ее от всех глаз – задача не из легких. Рано или поздно такие могилы кто-то да находил. Дым погребального костра обладал специфическим запахом, который мог встревожить даже самую глупую овечку, не подозревающую о нависшей над ней угрозой. Строители решали проблему человеческого мусора исключительно эффективно. Курчавый блондин начал убивать и творить. Вначале крики обреченных раздражали Генри Лайтнера, но менее чем через минуту уже доставляли наслаждение. Как и все коммунары, он не интересовался музыкой или какой-то другой формой искусства, ибо искусство отвлекало от работы, а потому снижало эффективность. Но он чувствовал, что эти сдавленные крики и застревающие в горле рыдания тянули на музыку. А как быстро и четко проводилась каждая экзекуция! Когда все умерли, Строитель закончил только первую половину работы. Он уже ничем не напоминал обыкновенного, пусть и очень красивого молодого человека, и конструирование, которым он занялся, оказалось зрелищем, от которого Генри Лайтнер не мог оторвать глаз. По завершении работы им предстояло перейти в соседнюю комнату, где томился персонал дневной смены. А после того, как последние посетители покинули бы больницу, в подвал предстояло спуститься всем больным, один за другим, вечером и ночью. Такое безжалостное, быстрое уничтожение плоти и костей. Такая жажда созидания…
Он никогда не был суеверным человеком. И однако, пока он слушал доносящиеся из решетки крики, ощущение сверхъестественного охватило его, словно он всю жизнь увлекался спиритизмом. Он знал, что ему не удалось случайно подслушать аудиосигнал, идущий из преисподней, но он также знал и другое: подслушанное – не свидетельство ординарного преступления, совершенного социопатом. Он подслушал что-то необычное, что-то загадочное, что-то более жуткое, чем массовое убийство. И он не знал, что ему с этим делать. Если бы он кому-нибудь рассказал о случившемся, ему бы, скорее всего, не поверили. В семьдесят два года он полностью сохранил ясность ума, но в современном мире, где правила молодость, странная история, рассказанная стариком, прежде всего вызвала бы мысль о болезни Альцгеймера. А когда мужчина, проживший в браке много лет, становится бездетным вдовцом, он, чтобы скрасить одиночество и привлечь к себе внимание, вполне может выдумать невероятную историю о далеких голосах жертв, которые донеслись до него по вентиляционным коробам. |
