- Beg your pardon, - я едва разошелся с ней в узком проходе. Свой переход на архаичный английский я отнес на счет чрезмерного волнения, и лишь на выходе из буфета дошло: на карточке, болтавшейся на шее, выведено: "Элис Маклин, Великобритания". Язык и на сей раз опередил мысль.

  Ходу, ходу! Иначе сердце не выдержит избытка положительных эмоций.

  По лестнице - широкой, парадной, - я спустился в фойе. Редкие любители вяло переходили от монитора к монитору. В углу, вокруг книжного развала, народу погуще. Листают, разглядывают. Даже покупают. Прицениться?

  Я подошел к прилавку. Три квадратных метра шахматной литературы. И, рядом - "Камасутра", издание, переработанное и дополненное. Берут активно, жадно. Провинция.

  Привидением бродил я по дворцу культуры, скромным вечерним привидением, которого обыватели не только не пугаются, а, напротив, жалеют, относя бледность и худобу на дороговизну продуктов питания.

  У кабинки международного телефона - очередь. Кабина новая, оббитая рифленым пластиком "под золото", наискось надпись: "Интернет-телефония. Фирма "Эхо" экономит ваши денежки!" Сэкономить, что ли? Некому мне звонить. Совсем некому.

  Вернувшись на второй этаж, я прошел на балкон. Приподнятость над действительностью, соцреализм. Результаты обсуждались спокойно и рассудительно. Первый тур, избиение младенцев. Кому положено - выигрывают, кому положено - проигрывают. Исключения подтверждают правило, один раз и палка стреляет. Главное - впереди.

  У них всегда главное - впереди. У них. Раньше и я был - они.

  Потянуло ветерком с реки. Какой реки - моря! Видно, приспичило жене головы стать и морскою владычицей, потому и расстарались, превратили речку в окиян.

  Дворец культуры стоял на пологом восточном берегу водохранилища, а на высоком западном парил старый город. Трамваи выезжали на длинный-предлинный мост и катили чуть не вприпрыжку, весело позванивая, дразня усеявших парапет рыболовов. Ловите удачу в мутной водице, господа!

  Приятный мятный холодок распустился в голове. Альба Регия. Дурманный запах ее струился по морщинам мозга, баюкая, навевая грезы. В полусне глотал я давудин, ловил такси, поднимался в свое пристанище на улице Никольской. Аутоанестезия. Несколько миллионов маленьких серых клеток менялись необратимо, а остальная, пока борющаяся часть мозга отвечала на метаморфоз выбросом внутренних наркотиков-эндорфинов.

  Милейшая Зоя Федоровна звала чаевничать, но я, отговорясь усталостью, избежал беседы, звона ложечки о стакан, света лампы. Подушка присосала голову. Отсюда, с кровати, я видел кусочек вечернего неба, темнеющего, меркнущего, и, растворяясь в нем, погружался во тьму и я.

  3

  Изнутри трамвай звенел не так уж и весело, скорее, истерично-злобно, моськой набрасываясь на заполнившие дорогу грузовики и с моськиным же успехом.

  Долгий, до полудня, сон, тяжелый обед в вокзальном ресторане, а в нагрузку и уличные заторы. Я не правительство, дефицита бюджета позволить не могу, вот и трясусь в муниципальном транспорте. Экономлю.

  Наконец, трамвай выкатил на мост и понесся вольно, счастливо, стремясь стереть гнусность последнего часа. Вперед, в Москву, в Москву! - но завернет на кольце и поплетется назад, в убогость настоящего.

  Ударившись в философию, я едва не проехал остановку. Опаздываю, ах, опять опаздываю, что скажет герцогиня, бедные мои ушки-усики!

  Сей раз жребий швейцарки отвел мне правую, "чистую" половину зала. Публики побольше, и вообще... солиднее. Лишь парвеню вроде меня смазывают картину. Пройдет тур-другой, и все окончательно сядут на свои места.

  Молодой боец смотрел укоризненно.