Вот что нам должно: стало, это долг наш,

         Судите ж сами;

         Я дочь имею; то есть я имею,

         Пока она моя; и эта дочь

         Мне сообщила вот что – посмотрите!

Конечно, Полоний хотел говорить ученым слогом и потому мог употреблять ибо, но сии, действа и бездейства – это уж верх учености в языке. Для сравнения выпишем тот же монолог из другого перевода:

         Королева, я клянусь, что мыслю (?) лишь об этом!

         Он сумасшедший – правда; жаль,

         А потому и жаль, что правда; – глупая фигура.

         Да бог с ней, потому что дело в деле!

         Он сумасшедший – мы согласны – вот и остается

         Найти причину таковых последствий,

         Иль, лучше, таковых бесследствий,

         Ибо следствие есть то, что след пропал от дела,

         Так, кончено, и наконец идем к концу —

         Внимания, король и королева!

         Я дочь имею, ибо эта дочь моя,

         Которая, из послушания и долга, мне

         Передала бумагу, и – прошу послушать.

Опять – то же, да не то: как-то больше жизни, свободы, непринужденности, словом – разговорности.

         Сядь, Горацио!

         Мы вновь на слух твой нападем, столь сильно

         Против рассказов наших о виденье,

         Две ночи здесь ходившем, укрепленный.

Понятно ли? – Нет, чтобы понять, надо перестроить конструкцию, отыскать подлежащее и сказуемое, а когда – скажите – делать это в театре?

         Ну, что, Горацио? Ты дрожишь? Ты бледен?

         Не больше ль, чем мечта, сие виденье?

         Что мыслишь ты?

Этих выписок довольно для показания недостатков перевода г. Вронченки и пояснения причины его неуспеха; скоро покажем мы его достоинства, – но прежде перейдем к переводу г. Полевого.

Наше суждение о нем будет очень коротко: при разборе пьесы и игры Мочалова мы делали так много выписок, что читатели нашего журнала имеют слишком много данных для суждения.

Язык правильный, в высшей степени разговорный, сообразный с каждым действующим лицом, сверх того, язык живой, согретый, проникнутый огнем поэзии: вот главное достоинство этого перевода. В отношении к простоте, естественности, разговорности и поэтической безыскусственности этот перевод есть совершенная противоположность переводу г. Вронченки. Перечтите сцену с матерью: сколько огня, силы, энергии, сжатости и какая отрывистость, простота! Послушайте, как выражается, в волнении самой могучей страсти, человек с глубокою и великою душою:

         А вот они, вот два портрета – посмотри:

         Какое здесь величие, краса и сила,

         И мужество и ум – таков орел,

         Когда с вершины гор полет свой к небу

         Направит – совершенство божьего созданья —

         Он был твой муж! – Но посмотри еще —

         Ты видишь ли траву гнилую, зелье,

         Сгубившее великого, – взгляни, гляди —

         Или слепая ты была, когда

         В болото смрадное разврата пала?

         Говори: слепая ты была?

         Не поминай мне о любви: в твои лета

         Любовь уму послушною бывает —

         Где ж был твой ум? Где был рассудок?

         Какой же адский демон овладел

         Тогда умом твоим и чувством – зреньем просто?

         Стыд женщины, супруги, матери забыт…

         Когда и старость падает так страшно,

         Что ж юности осталось?

Скажите – не тот ли это язык, который вы ежедневно слышите около себя и которым вы ежедневно сами говорите? – А между тем это язык высокой поэзии, поэтическое выражение одного из самых поэтических моментов духа глубокого человека! Да, актеру можно вполне одушевиться от такой роли и так переданной: он будет чувствовать, что говорит не фразы, а слова страсти, и не запнется ни на одном слове, которое бы могло охолодить его своею изысканностию или неловкостию.