Самоуверенность Захарьина опять пошла на убыль, теперь он совсем не знал, что делать дальше. Подчиняться его приказам никто не спешил, а обнаженная сабля говорила сама за себя.

    -  Эй, малец, - обратился я к подростку, прибежавшему вместе со всей дворней, - ты свистеть умеешь?

    -  Ага, - ответил он.

    -  А ну, свистни.

    Парнишка засунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Тут же послышался топот копыт, и во двор въехала наша конница.

    -  Еще свистни, - попросил я.

    Отрок восхищенно покрутил головой и снова свистнул. На задах усадьбы послышался шум, и пехота во всем блеске предстала перед потрясенными зрителями.

    -  Так говоришь, ты московский дворянин? - спросил я Захарьина. - Сейчас проверим. Ермолушка, - обратился я к верному клеврету Захарьина, - а не поставишь ли ты своего благодетеля на батоги?

    -  Ага! - заулыбался Ермола.

    -  А вот и поставь, а мы посмотрим.

    -  Я счас принесу! - сорвался с места Ермола.

    -  Вы не посмеете! - забормотал Захарьин, отлично понимая, что очень мы даже посмеем. - Я московский дворянин!

    -  А вот правку сделаем и увидим, дворянин ты или беглый холоп, - хладнокровно сказал Кузьма.

    Народный герой нравился мне все больше и больше. В нем начинала проявляться лихость и раскованность артистичной натуры.

    -  Хочешь без батогов? - спросил я Захарьина. Он с надеждой посмотрел на меня.

    -  Скажи, кто такой Константин Иванович?

    -  Не ведаю, - потухая, ответил толстяк. - У нас таких нет.

    -  Ну, как знаешь, - не стал настаивать я. - Ребята, кладите его на лавку!

    -  Не подходите! - беспомощно закричал московский дворянин, но его собственные холопы кинулись помогать нашим людям, сдирать со своего барина одежду.

    Раздетого догола помещика прижали к скамье, на которой он недавно сидел, потчуя гостей. Ермола радостно заржал, со свистом рассекая воздух толстым ореховым прутом.

    -  Сколь батогов ставить, боярин? - спросил он, предвкушая наслаждение чужой болью.

    -  Сколько мне дал, столько и ему.

    -  А я уже запамятовал. Ты сам скажи, когда будет довольно. Держи его, ребята! - приказал он добровольным помощникам.

    Захарьина припечатали к скамье, а Ермола изо всей силы, с оттяжкой, ударил своего благодетеля. Я отвернулся, чтобы не видеть результатов порки.

    Гаврила Васильевич буквально взвыл высоким, почти женским голосом.

    -  Так кто такой Константин Иванович? - повторил вопрос Кузьма.

    -  Не ведаю, пощадите!

    Опять засвистела палка. Захарьин снова закричал, но на самой высокой ноте оборвал крик.

    -  Никак помер, - сказал кто-то из зрителей, и все невольно сделали шаг назад. Завыла дурным голосом крашеная Устинья.

    Я подошел и послушал на горле пульс. Гаврила Васильевич и вправду был мертв.

    -  Это Ермолка виноват, - крикнул кто-то в толпе. Он барина погубил. Ему батогов!

    Садист растеряно огляделся на сторонам, но встретил только злые, враждебные взгляда. Сообразив, что надвигается самосуд, он собрался схитрить.

    -  Уйди, порешу! - заревел он и попытался вырваться из кольца зрителей.