Казаков видно не было, деревня опять замерла в тишине и недвижности. Пахать было еще рано, так что крестьяне не переутомлялись и занимались обычными повседневными делами. Даже недавний налет не вывел земледельцев из сонного равновесия.

    Как только я вошел в избу, Ульяна собрала наши грязные вещи и отправилась стирать на речку, а мы остались одни в избе, ожидать, пока нас приведут в божеский вид. Наталья Георгиевна, простоволосая, в одной посконной рубахе выглядела очень ничего, так что я невольно начал за ней ухаживать. Дети, утомленные купанием, легли спать, а мы чинно беседовали, сидя у окна. Упоминать о гибели мужа я избегал, потому наш разговор больше касался «светской жизни», которую вела молодая женщина. Увы, никаких дискотек и светских раутов она не припомнила, сплошные богомолья и хождения к святыням. Впрочем, судя по ее оживленному рассказу, развлечения такого рода ей нравились.

    Часа через два вернулась Ульяна с нашим стираным платьем. Проснулись дети, начали возиться на лавке, занимаясь сами с собой. Одним словом, жизнь налаживалась. Я наслаждался бездельем, безопасностью и впервые за последние дни никуда не спешил. Шустрая отроковица, развесив во дворе мокрую одежду, присоединилась к нам, и я сумел задать с утра интересовавший меня вопрос, каким образом она отвела глаза казакам, и они нас не увидели. Одно дело, когда всякой чертовщиной владеет старушка-ведьма, и совсем другое - девчонка.

    -  У нас в деревне многие умеют глаза отводить, - пояснила Ульяна. - Дело нехитрое. Делаю, как матушка учила.

    -  И как делаешь? - попытался я поймать ее на слове.

    -  С Божьего благословения, батюшка.

    -  Ну, насчет Божьего благословения, такого быть не может. Церковь за колдовство не хвалит, - нравоучительно объяснил, было, я, но, наткнувшись на непонимающий взгляд, замолчал. Решил, пусть с язычеством и ведовством борется сама церковь. Спросил: - А меня можешь научить?

    -  Не могу. Ты же батюшка! Да и не получится у тебя, этому сызмальства нужно учиться.

    -  А где, кстати, твои родители?

    -  Батюшку в Москве в голодный бунт убили, а матушку в избе крестьяне сожгли, - просто сказала девочка.

    -  Как это сожгли! - невольно воскликнул я.

    -  Как ведьму.

    -  Господи, когда?

    -  На нынешнее крещенье.

    -  Здесь? - машинально задал я глупый вопрос.

    -  Нет, в Покровке, сюда я к дяде Гривову прибегла, как начали со мной покровские парни баловать.

    -  Как баловать?

    -  Как с бабами, как стала я сирота, так они начали меня тереть, - просто ответила девочка.

    -  Тереть… - я понял, что она этим хотела сказать. И только покачал головой, глядя на хрупкую, почти детскую фигурку девочки. Христианская община, твою мать!

    -  А я за то на них порчу навела, - неожиданно добавила Ульяна, - а в деревню красного петуха пустила.

    Про такого известного на Руси петуха я слышал.

    -  Деревню сожгла! - поразилась Морозова. - Как же можно?

    -  А матушку жечь можно, а со мной силком баловать?

    Что делать, у каждого своя правда и своя ненависть.