Девочка убежала к соседям, а я попытался разговорить Наталью Георгиевну, которая занималась дочкой. Девочка, несмотря на недавнюю тяжелую болезнь и наши злоключения, выглядела вполне здоровенькой, что-то лепетала и забавлялась с матушкой, теребя ее за нос и волосы.

    -  Как вы нынче спали? - спросил я рыжую красавицу, перейдя почему-то с вчерашнего «сердечного ты» на почтительное «вы».

    -  Спасибо, батюшка, хорошо, - односложно ответила Морозова, не отвлекаясь от игры с ребенком.

    Обращение ко мне «батюшка» было мне непривычно и не очень приятно, но, пока я не снял рваный стихарь, закономерно. Батюшка, так батюшка.

    -  Мыться в бане будете? - поинтересовался я, как бы между прочим, пытаясь представить, что скрывается под затрепанными одеждами Натальи Георгиевны.

    -  Уж как буду, как буду, батюшка, все тело от грязи свербит.

    Ответ был настолько неромантичный, да и произнесла это молодая женщина так безыскусно просто, что особый интерес к ее не обозначенным под одеждой прелестям у меня временно пропал.

    -  Гривовы спрашивают, вам жарко топить? - скороговоркой спросила Ульянка, влетая в избу.

    -  Жарко не нужно! - откликнулся я за всех, реально представляя, что такое жарко натопленная маленькая крестьянская банька. Да и не время нам было тешить плоть долгими водными процедурами.

    Наталья Георгиевна, судя по выражению лица, была противоположного мнения, но не возразила, просто нейтрально и отстранено взглянула на меня зелеными глазами.

    Девочка кивнула, выскочила вон, через минуту вернулась и принялась собирать нам банные принадлежности. Вопрос, пойдем ли мы мыться вместе или по раздельности, как-то не стоял. Не знаю, как велось у бояр, но крестьяне мылись все скопом, без полового разделения.

    Вообще, совместные «помывки» в последние времена мне удавались. Стоило вспомнить об этом, и тут же нахлынули ностальгические воспоминания. Въяве представилась Аля, которая, очень может быть, так же, как я мыкается сейчас по беспредельной Руси, Алена в Москве.

    -  …Ты где был, батюшка? - пробился в сознание голос Морозовой.

    -  Простите, не расслышал?

    -  Я спрашиваю, где был-то? Так задумался, что ничего не слышишь.

    -  Вспомнил старое, - неопределенно ответил я.

    -  Поди, зазнобу? - со скрытой насмешкой поинтересовалась Наталья Георгиевна. - Небось, пока сан не принял, многих девок жалел?

    Мне ее странный тон не понравился, и я кратко подтвердил:

    -  Зазнобу.

    -  Поди люба, зазноба-то, была, - продолжала любопытствовать Морозова.

    Я посмотрел на молодую женщину. Она продолжала играть с дочерью, на меня не глядела, но было понятно, то, что в ее присутствии я вспоминаю другую, ее задевает. Нравлюсь ли я ей, и почему она так ревностно выполнила волю покойного мужа - рискнула бежать со мной в неизвестность, я не знал и не понимал. Однако, то, что она ревнует, было заметно, как говорится, невооруженным глазом.

    Наталья Георгиевна смотрела на меня ждущими, требовательными глазами. Врать мне не хотелось, как и говорить ей о своих чувствах к другой женщине. Такое всегда если не бестактно, то глупо, потому я только неопределенно пожал плечами и задал вымученный вопрос:

    -  Вы сыты?

    Морозова, не сразу поняла, что я спросил, рассеяно кивнула:

    -  Не хлебом единым жив человек.