Я никак не реагировал, продолжая отступать по кругу. Тогда мне решили «помочь», и я наткнулся спиной на стену зрителей. Народ явно жаждал крови. Ефим, видя, что мне некуда отойти, начал менять траекторию вращения своей оглобли, пытаясь попасть в голову. Я присел под летящей оглоблей и, проскочив отделявшее нас расстояние, ударил мужика, что есть силы, концом дубины в солнечное сплетение. Гигант охнул, его оглобля вылетела из рук и врезалась в доброхотов, попытавшихся подпереть меня со спины. Раздался истошный крик, и рыжий зритель в крестьянском армяке повалился на землю.

    Мстя за пережитый страх, я не совладал с нервами и от души врезал согнувшемуся пополам Ефиму по голове. Он охнул и рухнул на землю.

    -  Ну, что, - спросил я, оглядывая застывших зрителей, - есть еще желающие подраться?

    Желающих, судя по всему, не оказалось. Тогда я занялся поверженным Ефимом. По принципу - сами лупим, сами помощь подаем. Несмотря на силу удара, он хорошо выдержал испытание и, когда я перекатил его на спину, уже начал приходить в себя. Дубинка рассекла ему кожу на голове, льняные волосы окрасились кровью, но, кроме ссадины и шишки на затылке, других повреждений я не обнаружил.

    -  Чего это ты? - спросил меня мужик, окончательно приходя в себя. - Чего это я? - добавил он, трогая голову.

    -  Ничего, - ответил я, - за одного битого двух небитых дают, жить будешь.

    -  Это не по правилам, - сказал Ефим, вставая. - Бить под дых не по правилам.

    -  Видели теперь, что просто так вам с казаками не справиться? - спросил я почтительно молчащих зрителей. - Если Ефим с оглоблей против простой палки не устоял, то как вы против сабель и мечей устоиге.

    -  Так мы что, мы ничего… - опять выступил вперед парень с умными глазами.

    -  Хотите драться научиться?

    -  Если прикажешь, хотим.

    Как учить фехтованию и рукопашному бою, я немного знал по собственному опыту, и мне не пришлось выдумывать велосипед. Правда, «человеческий материал» был совсем сырой. Парни в основном были дородные, сильные, но медлительные. Дрались же по правилам, описанным Лермонтовым в стихотворении о купце Калашникове. Это было благородно, но для боя реального не годилось.

    Для начала я устроил воинству хорошую разминку. Увы, все было из рук вон плохо. Через час мои рекруты были мокры, как мыши, и выплевывали свои легкие. Пришлось начинать с самого начала, учить их бегать и правильно дышать…

    К обеду сельские здоровяки сделались ручными и тихими. Даже Ефим перестал жаловаться на нечестный бой. С него стекло сто потов, и в сознание вкралась мысль, что он не самый сильный на земле. Отпустив дружину отдохнуть до вечера, я вернулся в свою светелку.

    -  Видел я, как ты крестьян учишь воевать, - задумчиво сказал Кузьма. - Поди, всякого можно научить ратному делу, не одних только стрельцов и боярских детей?

    -  Дурное дело нехитрое.

    -  Разве дурно родину от ворога оборонять?

    -  Нет, почему же, родину не дурно. Людей убивать дурно.

    -  А коли они супостаты?

    -  Все люди братья, - сказал я без большой уверенности в голосе. - Лучше не воевать, а договариваться. Правда, это редко кому удается.

    Кузьма согласно кивнул и глубоко задумался. Позже, когда мы опять вдвоем обедали в пустой светлице, он все-таки прокомментировал мою пессимистическую фразу:

    -  По Божьему завету жить надобно, тогда ни воевать, ни договариваться не придется.