Мильдер в который раз вспоминал об этом разговоре с Вейхсом. Он очень оперативно и пунктуально выполнял приказ. Сейчас, следуя впереди главных сил дивизии, он торопил своих командиров, жестко требовал выполнять график движения и нередко угрожал им. Но вопреки всем его желаниям и планам из-за плохих дорог и резко ухудшившейся видимости (туман сменился обильным мокрым снегом) темп марша был слишком медленным. Дивизия шла тремя колоннами. Ночью один из полков сбился с маршрута, ушел на северо-восток и там ввязался в бой. Полк потерял половину личного состава. Было подбито и сожжено 23 танка. Дивизия вынуждена приостановить движение и ожидать этот «блудный» полк. Все это привело к тому, что дивизии Мильдера не удалось ворваться и Перелазовский, где накануне был пленен штаб румынского корпуса. В это время танковая дивизия румын, не дождавшись Мильдера, ушла в неизвестном направлении.

     Вся эта непредвиденная неразбериха прицела Мильдера в растерянность, Он доложил Вейхсу обстановку. Вейхс пришел в ярость и грозился расстрелять Мильдера за невыполнение его приказа. Хотя справедливости ради надо сказать, что у Вейхса до доклада Мильдера уже были сведения о том, что 1-я румынская дивизия вышла с исходного района раньше, чем Вейхс приказал сделать это командующему 3-й румынской армией. Знал он и о том, что сам Дмитреску отстранен от командования с согласия ставки и личного распоряжения фюрера.

     А спустя час после разговора Мильдера с Вейхсом последнему стало известно и то, что вся румынская танковая дивизия была пленена русскими, так как не имела горючего. Мильдер пришел в отчаяние. Он был близок к мысли покончить с собой, хорошо сознавая, что если это не сделает сам, то его непременно расстреляют по приговору. Об этом он записал в своем дневнике: «С того момента, как я побывал в Сталинграде, меня преследует злой и неумолимый рок. Моя жизнь находится в постоянной опасности. Как мне удалось еще остаться в живых, знает один бог. Все мои надежды на счастливый исход сражения у Волги рухнули. Я не знаю, кого винить в том, что военное счастье окончательно отвернулось от нас. И все наши усилия, и все жертвы приносят нам только горькие плоды разочарования. Конечно, не фюрер, но кто-то из тех, кому доверены наши судьбы, кто командует нами, по-видимому, недостаточно подготовлены или успокоились, обольщаясь прежними успехами. Как это могло случиться, что мы, имея такую разведку и такие возможности, до последней минуты ничего не знали о готовящемся наступлении русских с плацдарма правого берега Дона? Кто виновен в том, что такие опытные военачальники, как немцы, доверились армиям «союзников», которые неспособны не только воевать, но и поддерживать порядок среди русского населении, неся оккупационную службу. Если мы не взвесим, не оценим все это и не примем суровых и решительных мер…». Он вдруг вспомнил о Нельте. Ему он доверил, как никому другому и возлагал на него большие надежды, как на своего верного преемника. Он высоко ценил его военные способности. И тут Мильдер впервые пожалел, что так круто обошелся с ним, отстранил и чуть было не отдал под суд за пораженческое настроение. «А ведь он в чем-то прав». Но в чем — трудно ответить на это.

     Мильдер задумался. Его мысли прервал вызов к рации. Говорил Вейхс. Мильдер захлопнул дневник, словно остерегался, что барон мог заглянуть в него, и отложил ручку. На столе у него лежал парабеллум. Он поглядел на него. «Может, лучше именно сейчас, в эту минуту, покончить с собой и не отвечать Вейхсу. Я знаю, он сейчас прикажет мне сдать оружие и явиться к нему. А там. Там ничего хорошего меня не ждет». Мильдер брал и снова клал трубку, не решаясь заговорить с Вейхсом.