«Что мне делать?» — говорил взгляд Бурунова. Майор Король тяжело вздыхал, но ничего конкретного не мог подсказать командиру дивизии.

     Командующий армией непрерывно вызывал Бурунова, требуя наконец-то выяснить, что же случилось с одним из батальонов полка Коломыченко. А комдив каждый раз повторял одно и то же: «Батальон отрезан, окружен, сведений нет, принимаю меры, пытаюсь наладить связь». В конце одного из таких докладов генерал не выдержал и грубо оборвал:

     — Что вы лепечете мне: «Отрезан, окружен, принимаю меры». Вы командир или провинившаяся девица? Мне надоело слушать ваш жалкий лепет. Если вы не доложите мне к утру, что с батальоном, я поставлю вопрос перед командующим фронтом о том, что вы не справляетесь со своими обязанностями.

     Разговор прервался, и Бурунов, ослабевший от нервного перенапряжения, опустился на табуретку.

     «Может, действительно у меня не хватает командирской хватки? Или же это один из тех критических военных моментов, который может быть у любого, даже самого достойного и опытного командира? Ведь я послал уже десятки связных, работает специально рация, которая ловит позывные только этого батальона, а все бесполезно».

     Бурунов беспрерывно вызывал к себе связного. Батальон исчез бесследно.

     «Не может этого быть, — убеждал себя Бурунов, мучительно раздумывая. — Не могут погибнуть все до единого. Да и связные — опытные ребята».

     К Бурунову торопливо вошла Аленцова, за ней боец, небольшого роста, без пилотки, с перевязанной головой. Темно-коричневые бинты, спекшиеся от крови, съехали на правый глаз.

     — Товарищ полковник, — строго взглянула она на бойца, — я прошу приказать ему немедленно идти в санбат. Дважды по дороге сюда падал без памяти. Начнем перевязку делать, а он в ход кулаки пускает, требует, чтобы его доставили к вам. А нам ничего не говорит. Матом ругается. Насилу привела его. Помогли санитары.

     Боец бросил злой взгляд в сторону Аленцовой и заскрипел зубами.

     Бурунов встал рывком, табуретка грохнулась на пол.

     — Да вы что, — вскипел он, — не подчиняться врачу? Командиру? Кто дал вам право сквернословить, да еще при женщине, молокосос? Она дни и ночи тут под огнем вам помощь оказывает. А вы ее материть?

     Аленцова никогда не видела Бурунова таким гневным. Она даже испугалась, когда он, сжав кулаки, двинулся на бойца. У нее сердце сжалось от мысли, что он ударит с трудом державшегося на ногах молодого солдатика, который стоял, как пьяный, пошатываясь.

     Боец неожиданно взмахнул руками, будто пытался ухватиться за что-то в воздухе, и упал со стоном на пол.

     Аленцова первая бросилась к нему, ощупывая запястье. У рта бойца пузырилась кровь.

     Бурунов смотрел, все еще не понимая, что произошло, то на Аленцову, то на бойца, лицо которого передергивал нервный тик.

     — Товар-товар-товарищ-щ-щ, — прошипел он последние буквы. И, облизывая языком кровь с губ, задыхаясь, сказал по слогам: — Я из пер-во-го ба-таль-она. Комбат у-у-убит.

     Боец прерывисто дышал, широко открывая рот, он жадно глотал воздух. Аленцова приподняла его голову на колени.

     Бурунов схватил бойца за руки. Его охватило желание расцеловать этого маленького умирающего солдата, исполнившего свой трудный и последний долг.