|
Запомнилась ему сошедшая с ума молодая женщина. Она стояла посреди пустынной площади, освещенная пожаром, и держала на руках труп девочки. Раненая лошадь лежала на углу улицы. Богарёв увидел в её стекляневших, но всё ещё живших глазах отражение пылавшего города. Тёмный, плачущий, полный муки зрачок лошади, словно кристальное живое зеркало, вобрал в себя пламя горящих домов, дым, клубящийся в воздухе, светящиеся, раскалённые развалины и этот лес тонких, высоких печных труб, который рос, рос на месте исчезавших в пламени домов. И внезапно Богарёв подумал, что и он вобрал в себя всю ночную гибель мирного старин-ного города. С рассветом пожар стал меркнуть. Солнце смотрело на дымящиеся развалины, на стариков и старух, сидевших на узлах, среди старой посуды, цветочных вазонов, сорванных ночью со стен старых портретов в чёрных рамах. И это солнце, глядевшее сквозь холодеющий дым пожаров на мёртвых детей, было мертвенно-белым, отравленным дымом и гарью. Богарёв пошёл в штаб за инструкциями и вернулся на квартиру. Во дворе к нему подошёл старшина. – Как машина? – спросил Богарёв. – В порядке, – ответил старшина. Глаза его были воспалены от дыма. – Надо ехать, собирайте людей. – Тут, товарищ комиссар, случай произошёл, – сказал старшина. – Уж под утро немец по-ложил бомбу акурат у окопчика, где жители хоронились, и всех почти покалечил, а двоих уби-ло: этого старичка, у которого вы на квартире стояли, и девушку тут одну, беженку. – Он усмехнулся. – Игнатьев с ней всё беседы проводил. – Где же они? – спросил Богарёв. – Раненых – тех увезли, а убитые так и лежат, вот за ними подвода пришла, – ответил старшина. Богарёв пошёл в глубь двора, где собрались люди, смотревшие покойников. Старика труд-но было узнать. Возле него валялись порванные, забрызганные кровью книги, выпавшие из вы-несенной им пачки. Он, видимо, в момент разрыва бомбы приподнялся, выглядывая из неглубо-кой щели. «Летописи. Тацит», – прочёл Богарёв название книги, лежавшей рядом с телом. А девушка-беженка казалась живой, спящей. Смуглая кожа её скрывала бледность, чёрные ресни-цы прикрывали глаза, она улыбалась лукаво и смущённо, словно стыдясь, что люди обступили её. Подошедший возчик взял девушку за ноги и сказал: – Эй, кто-нибудь, помогите, что ли. – Пусти, – крикнул Игнатьев. Он легко и бережно приподнял тело, перенёс его на подводу. Девочка, державшая в руке завядшую астру, положила цветок на грудь покойнице. Богарёв помог возчику поднять тело старика. А люди с красными глазами, с перепачканными копотью лицами стояли молча, опустив головы. Пожилая женщина, глядя на покойницу, произнесла негромко: «Счастливая». Богарёв пошёл к дому. Стоявшие у подводы люди молчали, и только чей-то сиплый голос печально промолвил: – Минск сдали, Бобруйск, Житомир, Шепетовку… разве его остановишь? Видишь, что он делает. За одну ночь город какой сжёг и полетел себе. – Зачем полетел, – шестерых наши сбили, – сказал красноармеец. Вскоре Богарёв вышел из квартиры убитого юриста. Он оглядел в последний раз полураз-рушенную комнату, пол, засыпанный стеклом, выброшенные силой взрыва из шкафов книги, сдвинутую мебель. Подумав, он снял со стены гитару, снёс её вниз и положил в кузов машины. Боец Родимцев, протягивая стоявшему у машины Игнатьеву котелок, говорил: – Поешь, Игнатьев, туг макарон белый, мясо – вчера я на тебя получил. – Не хочу есть, – сказал Игнатьев, – пить хочу, всё запеклось внутри. Вскоре они выехали за город. Летнее утро встретило их всей торжественной спокойной прелестью своей. Днём они остановились в лесу. Тугой чистый ручей, грациозно морщась на камнях, бежал меж деревьев. Прохлада касалась воспалённой кожи, глаза отдыхали в спокойной тени высоких дубов. |
