Если бы только эти идеи были «так называемые»! — бросил Маннберг.

Дело не в словах, а в сути, — обиделся Киреев, имевший привычку вкраплять в разговор ненужные слова. — Что вы здесь создаете рассадник социальных идей, в этом у меня нет никаких сомнений.

Павел Георгиевич! — повысил голос Маннберг. — У вас нет оснований причислять меня…

И не думал. Однако вы сами тоже должны согласиться, что смотрите на поведение рабочих сквозь пальцы.

Это уж ваше дело смотреть в микроскоп. Работы идут быстро и дешево, а для меня это все. Я деловой человек.

Для вас это все, а для рабочих не все.

Я им плачу за работу. И мне странно слышать от вас…

Зачем искажать значение моих слов? — поморщился Киреев. — Я хочу сказать другое: вы замечаете недовольство среди ваших рабочих? И знаете, к чему оно приводит?

Знаю. Но пресекать то, «к чему приводит недовольство», как вы изволили выразиться, — это, повторяю, Павел Георгиевич, ваша забота. У вас есть для этого прекрасные средства.

Так вы, что ж, так сказать, хотите мне противодействовать? И вместо искоренения назревающей смуты хотите ее усиливать, развивать? — изумился Киреев. — Я удивлен без меры.

Что же вы… ш… ш… тычете мне в нос недовольством рабочих? — загорячился Маннберг. — Как будто бы только у меня единственный очаг! Недовольство, возбуждение среди рабочих уже давным-давно отмечается повсюду, во всей' империи. Вал, плеснувшийся в глубине моря, не мог не докатиться на берег. — Маннберг даже сам удивился красоте своей фразы.

Я бы вас не стал упрекать, Густав Евгеньевич, если бы вы свои интересы не ставили выше интересов империи. Дамбы, дамбы надо делать, чтобы эти так называемые «валы» не катились на берег. Вы, как дворянин, приносили присягу на верность государю?

Вы меня оскорбляете, Павел Георгиевич!

Это не оскорбление, Густав Евгеньевич. Подлинное значение заданного мной вопроса, я думаю, понятно?

Вы давно хотите, чтобы я стал для вас чем-то вроде сыщика!

Но поймите, пора так называемых рыцарских турниров прошла. Ныне бросают к ногам не перчатки, а бомбы… Стреляют из-за угла… Под землей печатают прокламации. Смута зарождается не на площадях, а в подпольях. Конспиративные собрания созываются не под звоп вечевого колокола… Так называемый пролетариат — это вам не чернь пятнадцатого века… Это не только руки, это головы. А вы хотите их конспирации противопоставить спокойное поглядывание из окна… Увлечение своими выгодами… Нет, Густав Евгеньевич, их конспирацию можно победить тоже только конспирацией. И если мы их не сломим сейчас, пока они, что называется, еще слабы, дальше будет труднее. Вам ли я буду объяснять это!

Значит, я вместе с вами должен заниматься розыском подпольных революционеров?

Да! Так сказать, это ваш долг перед государем и отечеством. И, я думаю, не настолько неприятный долг, чтобы отказываться выполнить, его. Может быть, вы считаете наоборот.

Я, кажется, во всем оказываю вам помощь… насколько позволяет совесть порядочного человека, дворянина… — забормотал несколько смущенный Маннберг.

Так называемой совестью отговариваться неуместно, Густав Евгеньевич, — сухо отрезал Киреев, — совесть нужна только при игре в преферанс. На вас я рассчитываю в большем.

Точнее?

Помогите мне собрать сведения о некоторых ваших рабочих… Фу, черт, как жарко! — Он шире распахнул мундир и, оттянув подтяжки, несколько раз щелкнул ими себя по груди.