Точнее?

Помогите мне собрать сведения о некоторых ваших рабочих… Фу, черт, как жарко! — Он шире распахнул мундир и, оттянув подтяжки, несколько раз щелкнул ими себя по груди.

Хорошо, я подумаю над вашим предложением, — после паузы сказал Маннберг. — Но все это мне чрезвычайно не нравится, даже… оскорбляет, унижает меня. Я попробую найти какой-нибудь компромисс.

И прекрасно! Меня это, так сказать, вполне устраивает. Я знаю ваше умение решать неприятные вопросы и находить удобные компромиссы. — Он помолчал и, наклонившись к Маннбергу, снова заговорил: — Получил сообщение, что среди ваших рабочих пока еще не известными мне лицами тайно распространяется запрещенная литература. Здесь я останусь до вечера и сделаю обыск в палатках.

Торопливость хороша только при ловле блох, — пожал плечами Маннберг. — Я бы на вашем месте так спешить не стал. Вот, черт, пить как хочется! Нет ли чего?

Он вошел в вагончик. Следом за ним поднялся и Киреев. Обыскав шкаф и не найдя в нем ничего прохладительного, Маннберг сердито фыркнул и хотел "опять выйти на воздух. Но Киреев тем временем успел уже скинуть мундир и развалиться на постели Лизы.

Разрешите прилечь на ложе вашей, так сказать, одалиски? — и блаженно закрыл глаза. — Кстатп," с кем она водит знакомство?

Не интересуюсь, — сухо сказал Маннберг. — Не хватало, чтобы я стал подглядывать за своей прислугой!

— Надо подглядывать, — заметил Киреев. Маннберг молча пожал плечами.

Когда будет решен наконец вопрос в отношении Мирвольского, Павел Георгиевич? — после маленькой паузы спросил Киреева Маннберг. — Я уже устал объяснять ему причины задержки и боюсь, что он сам скоро догадается, в чем дело.

Это'вам урок, Густав Евгеньевич, — сердито сказал жандарм, — не начинайте переговоры с такими лицами, не согласовав их предварительно со мной.

Мы уже тысячу раз об этом говорили, — теряя терпение, заявил Маннберг, — и меня теперь интересует только конечный результат. Мне нужен врач. Поймите, среди рабочих редкий день обходится без увечья. И если это станет поводом к серьезному недовольству — пеняйте на себя.

Воздержусь давать немедленное разрешение в столь неспокойной обстановке, а о дальнейшем говорить сейчас преждевременно.

Вы меня делаете перед Мирвольским дураком, Павел Георгиевич, — раздраженно сказал Маннберг.

Э, с такими господами поменьше церемоньтесь, Густав Евгеньевич, — лениво заметил Киреев. — Припомните-ка рождество. Какими дураками тогда были мы в доме Мирвольского! Мулат до сих пор не может забыть.

Какой мулат? — недоумевая, переспросил Маннберг.

А этот так называемый франко-американец, — зевнул Киреев. — Забавный человечек! Суетится со своими прожектами.

Почему суетится? — повернулся к нему Маннберг. — Лонк де Лоббель уже добился, что его предложения направлены специальной комиссии и там изучаются.

Пустяки! — сказал жандарм. — От так называемого

«изучения» до решения весьма еще далеко.

Но затем его проект все-таки будет слушаться у самого генерал-губернатора! — воскликнул Маннберг.

Когда? — спросил Киреев.

Сроков я вам не назову, не знаю.

А я знаю: не скоро. Не раньше, чем у этого мулата начнутся так называемые нервные прииадки.

Вы это действительно знаете или вам этого только хочется? — спросил Маннберг.

И знаю и хочется.

Вы говорите о нем так, Павел Георгиевич, словно Лонк де Лоббель не заслуживает никакого уважения!

Уважайте, если он вам нравится, — плотно смежая веки и словно всерьез засыпая, сказал Киреев, — но даже вы все-таки, ей-богу, больше русский, чем этот француз — американец.