— Не горячитесь! — остановил меня Шумский, — поймите правильно. Время такое, что каждый новый человек может оказаться врагом, если не сейчас, то в будущем. На мне лежит ответственность за доверившихся мне людей. Вы вот говорите, что у вас большая организация. Могу ли я быть уверенным, что эта организация не проявит к нам враждебности? Ваши слова? Но что стоят слова в наше время? Вы теперь знаете, чем мы вооружены, сколько нас, что мы имеем. То есть располагаете полной информацией. А что имею я? Только рассказы.

— Но позвольте, я же не напрашивался. Ваши люди предложили мне сначала высадиться на берег, а потом посетить поселок.

— Опытный и умный разведчик именно так и поступил бы.

Я ничего не мог возразить.

— Ну вот видите, — заметил он мое замешательство, — у меня нет другого выхода. Сейчас сюда доставят вашу спутницу…

В это время дверь дома распахнулась, и в нее ввалилась ватага людей в меховых куртках.

— Ну что? — встретил их вопросом Шумский. — Где женщина?

— Она не захотела к нам идти, — ответил один из вошедших.

— Надо было привести силой!

— Так она не подпускает. Палит из автомата и грозит, что пришьет каждого, кто приблизится.

— Я требую ее привести! — нахмурился Шумский.

— Вот пойди и приведи, если ты такой храбрый. И еще она сказала, чтобы вот его немедленно освободили.

— Вот так? — хмыкнул Шумский. — Ну, ничего, померзнет, через пару дней сама прибежит.

Ночи в последнее время были действительно холодные. Стоял конец сентября, и по утрам на почве были заморозки.

— Вы меня извините, я не предполагал, что так получится, — встретил меня Мухин, когда я вышел из дома Шумского. — На собрании я буду настаивать, чтобы вам предоставили свободу.

На следующий день на собрании жителей поселка Мухин тщетно требовал отпустить меня, ссылаясь на то, что я пришел по его приглашению, добровольно.

В совещании участвовали только взрослые мужчины. Позже я понял, что, несмотря на кажущуюся демократию устройства быта поселка, женщины были в нем совершенно бесправны. Вся работа в огородах выполнялась ими. Работа мужчин заключалась лишь в охране поселка и сопровождении женщин, если тем приходилось работать на огородах за оградой. Ну и пасти скот, конечно. Женщины же выполняли всю тяжелую работу.

Мухин, которому я высказал все, что думал по этому поводу, только беспомощно развел руками:

— Знаете, а ведь в сущности большинство из них хорошие и добрые люди. Но поймите, сама обстановка располагает к огрублению нравов. Семей фактически нет. Люди сходятся, расходятся — никто этому не придает значения. Ни один мужчина не может с уверенностью сказать, что ребенок, который родился у его сожительницы — его ребенок.

Этот разговор произошел поздно вечером, на вторые сутки моего заточения. Мухин зашел ко мне за перегородку и принес бутылку мутной жидкости.

— Не хотите выпить? — предложил он, ставя бутылку на пол, так как стола в моей каморке не было

— Самогон?

— Он самый.

— Нет, благодарю вас, не хочется.

— Ну, так и я не буду, — он поднял с пола бутылку и сунул ее в карман куртки.

— Вообще, страшная гадость, но за неимением других «культурных» развлечений… Что остается? Выпивка и бабы!

Где‑то, видимо, в соседнем отсеке, послышались звуки глухих ударов и вскрики женщины.

— Это Гальченко! — перехватил мой взгляд Мухин. — Привел к себе молодую девчонку лет шестнадцати‑пятнадцати… Кажется Марийку. Или нет… А, неважно! Она его не хочет, вот он ее и бьет…

— И что, никто не заступится?

— Ха! Сами такие.