Откуда здесь нищий, никогда тут нищих не было, поразился Баринов. Этот пророк хренов нарочно, что ли, с ними со всеми сговорился, чтобы два дня их было меньше обычного, а к концу третьего здесь сидел этот безногий?! Тоже мне: фатумолог — шеф московских нищих. Тут же Баринов устыдился.

— Ну вот и подай, — удовлетворенно сказал Славка, увидев, как Баринов достает из кармана трюндель.

— Нет уж, ты подай. — Сходя с ума от напряжения, но ничем себя не выдавая, Баринов протянул Щербанову бумажку. — Ты у нас жалеешь всех, ты идейный… подавай!

— Что за китайские церемонии! Сам, что ли, не можешь?

— Нельзя, — импровизировал Баринов, — по примете одной чувствую. — На самом деле он перепугался всерьез: около его дома отроду не бывало нищих.

Когда через полчаса Баринов выглянул в окно, он увидел, что пошел снег, что милиционер у посольства напротив прохаживается с воинственным видом и поднял воротник, но никакого нищего на остановке не было.

…Снилась какая-то дрянь, но, к счастью, невнятно. Страшно хотелось пить, и Баринов ходил среди ночи за водой, шарахаясь от малейшего шороха. Как всегда с похмелья, он проснулся очень рано и, пока сосед за стеной не включил радио, чувствовал себя всеми забытым, несчастным и так непоправимо одиноким, что про трамвай он толком припомнил только уже за завтраком: висело нечто над ним. Ни в коем случае, заорало все внутри, ни в коем случае! Пересидеть дома! И он совсем было склонился к этому варианту, но представил, что до завтра на неизбежное событие нарастут проценты, как нарастают пени на невыплаченный телефонный счет. За нищих надлежало расплатиться немедленно. Чтобы не попасть под поезд назавтра и не лишиться ноги послезавтра в столкновении с каким-нибудь совсем уж непредвиденным транспортным монстром вроде снегохода.

Он поехал вместе с Щербановым на работу, но схитрил и взял такси. До редакции они докатили вполне благополучно. Когда встал вопрос, кому ехать на пресс-конференцию, Баринов выкрутился и сел вместо этого сочинять подпись к фототеме. Как всегда, когда день проходил в кабинете, без перемещений и приключений, вечер наступил скучно и быстро. Окно стало отражать лампы дневного света, густая синева перешла в абсолютный мрак, в котором едва желтели окна напротив. Сеялась оттепельная морось, на тротуарах вода выступила поверх льда. Баринов глубоко вздохнул и пошел на остановку.

Он мог бы взять такси и до дома, но после того, как фатумолог пробил в его бюджете труднолатаемую брешь (сумма была уже отложена), две тачки в день выглядели роскошью непозволительной. Он работал далеко от дома. Кроме того, его страшили проценты.

Подавать нищим было уже можно, и Баринов с облегчением сунул молодому крепкому парню три рубля. Парень не поблагодарил и даже не кивнул. На переходе с «Краснопресненской» на «Баррикадную» одинокий саксофонист возносил под меловые своды вопль о бездарно прожитой жизни, и Баринов ему посочувствовал, но денег не дал. Невероятно высокая нота сопровождала его до самого поезда.

Сейчас он был бы не прочь заехать к какому-нибудь старому приятелю, из прежних и близких, и обсудить с ним невыносимое двойственное положение. Ему пришел в голову сюжет о человеке, который оказался перед выбором и раздвоился. Один должен был остаться с женой, другая ипостась отходила любовнице. В результате обе ипостаси передрались, пытаясь решить между собой, кому что. Один убил другого и очутился перед прежним выбором.

Он подумал, что из этого мог бы получиться рассказ и что лучше всего было бы сейчас не ехать в метро, конструируя сюжеты, а сидеть у друга, пить с ним что-нибудь легкое и рассказывать ситуацию, просто чтобы рассказать. Повествуя о своих горестях, человек видит их со стороны, сознает их невеликость и успокаивается.